Игорь Шевелев

Алексей Венедиктов: «Радио – это телевидение для умных».

Вещать сорок восемь часов в сутки

-Алексей Алексеевич, вы ведь учитель по образованию, по профессии. Каким образом оказались на радио?

-История простая. Когда мои друзья, Сергей Корзун и Сергей Бунтман создали в 1990 году радиостанцию «Эхо Москвы», получив после принятия Закона о печати лицензию номер один, им понадобились люди, умевшие разговаривать. А кто, кроме советского учителя может говорить обо всем на свете? Они и позвали меня ради интереса провести несколько бесед. Первые интервью, - это был август 90-го, - были, естественно, на тему образования. Первым гостем была Любовь Кезина, руководитель образования Москвы, мы говорили о профессиональных проблемах. Наверное, это было интересно и содержательно, потому что я и сам, как учитель, готовился к 1 сентября. Так я и задержался тут. До этого радио вообще никакого не слушал. И очень плохо представлял, кому и зачем оно нужно. Скорее, был поклонником телевидения и кино.

-И как перевоспитались?

-Очень долго все было на дружеской основе. То сделай обзор прессы, то сходи на интервью, а поскольку в 35 лет еще интересно то, чего раньше не знал, а я человек подвижный, то я стал выполнять разные мелкие поручения. Например, поскольку не было системы, вводящей телефон в эфир, то меня посадили на пульт, чтобы я снимал трубку и говорил: «есть телефонный звонок». В этом долгое время и заключалась моя работа, - мальчик на побегушках. Это я-то, 35-летний отличник народного образования!

-Мальчик мальчиком, а постепенно возглавили «Эхо Москвы». Как в Америке, - от разносчика газет до олигарха?

-Все это происходило довольно ползуче. Дополз до 98-го года, стал главным редактором. Только на следующий год оставил школу, потому что совмещать это было физически невозможно. Интересно, но кардинального изменения в своей работе я не вижу. Чем больше работаю на информационной радиостанции, тем больше вижу сходства с педагогикой. Задача учителя – сообщать людям, - детям, - факты, которые те не знают, и эти факты организовывать. Собственно, в этом же заключается и работа журналиста. Только аудитория другая, а принципиальной разницы с учителем не вижу.

-Сходство совсем разительным, если вспомнить, что вы недавно взяли «классное руководство» еще над радиостанцией «Арсенал» помимо «Эха Москвы». Зачем?

-Дело в том, что у меня за эти годы накопилось безумное количество заявок на хорошие программы, на идеи, которые мы за отсутствием времени не можем реализовать на «Эхе». Допустим, мы хотим за год до выборов представить шесть думских партий. Сделать большие ток-шоу с лидерами партий, с социологами, политологами, избирателями. Нужно, как минимум два часа. Мы смотрим сетку передач, куда это поставить. Нет места. Это политические проекты. Есть большой проект «Дискавери», путешествий. Во всех изданиях огромное число журналистов, которые ездят, плавают, ныряют. Это безумно интересно, во всем мире это слушают, не отрываясь. Нет места. Наш лучший проект года, по моему мнению, «Говорим по-русски» с Мариной Королевой. Только что совместно с «Российской газетой» мы выпустили диски: «Как правильно?». Я хочу, чтобы эта передача шла каждый день. Нет места. И так далее. Поэтому приобретение «Арсенала» дает мне возможность сказать гордо: «Мы вещаем не 24 часа, а 48 часов в сутки!»

-Но как это возможно? Человек же не может слушать две станции одновременно. Не боитесь, что реклама разделится пополам?

-Ничего не разделится. Мы уже поняли, как это делать. Сейчас мы ведем переговоры с Фондом радио, чтобы вернуть кое-какие детские спектакли, которым, по идее, на информационном «Эхе Москвы» не место. Допустим, Ксения Ларина заканчивает свой эфир на «Эхе» по выходным дням в 14 часов. А в 15 часов она же начинает на «Арсенале» вести программу детских спектаклей.

«Здравствуй, мой маленький друг», говоря словами Николая Литвинова, на котором мы выросли?

-Совершенно верно. И ирония тут неуместна. Мы собираемся купить «Дети капитана Гранта», «Приключения Гекльберри Финна». И Ксения будет вести.

-Отрывая народ от Матвея Ганапольского на «Эхе»…

-А он же потом туда сам перейдет. На самом деле это еще реализация возможностей журналистов. Люди не могут развернуться в условиях строгого эфира. Та же Марина Королева десять лет вела новости. Как пробивался ее проект «Говорим по-русски»? Начала с 2-минутной передачки. Потом с Ольгой Северской делали 5 минут в день. Они так вгрызлись в «Эхо Москвы», что теперь вышел диск. Но больше дать им времени я не могу. После «Говорим по-русски» идет «Книжное казино», потом «Родительское собрание». А на «Арсенале» все это возможно. Сделали на «Эхе» пять минут, а потом пошли на «Арсенал» и сделали там час. Кто хочет слушать про автомобили, слушает «Эхо Москвы». Кто хочет слушать «Говорим по-русски», слушает «Арсенал». Кому нужны новости, включает «Эхо». Кому важнее погода в начале часа – тот у «Арсенала». Мы наращиваем аудиторию.

-То есть «Арсенал» говорит больше о культуре, чем о политике?

-Я бы сказал – о цивилизации. Под «культурой» у нас понимается театр, кино, а это образовательное радио. По сути, это все то же «Эхо», но расширенное до 48 часов. Если бы не технические безобразия, мы бы уже включились на полную мощь. Но то якобы спутник не так летит, то передатчик не так лежит, то кабель не так проложен. На днях «Эхо» отключили на пять минут, и когда мы спросили, что происходит, нам сказали: «Это интерференция на Солнце».

-Раньше, видимо, не было?

-Никогда. Первая интерференция на Солнце, которая выключила одно радио в Москве. Ну, ничего страшного.

Молодые, наглые, несоветские.

-Вы следите за мировыми тенденциями в развитии радио? В чем они заключаются?

-Мировые тенденции заключаются в том, что радиостанции начинают ориентироваться на все более узкую аудиторию. Если, скажем, это джазовая радиостанция, то она передает джаз какого-то отдельного периода, допустим, 60-х годов. Если возникает новая автомобильная радиостанция, то исключительно для молодых людей до 25 лет, у которых японские машины. Я утрирую, но направленность такая. Станций все больше, технические возможности выше. А население так быстро не растет. Поэтому нацеливаются на четко выбранную аудиторию.

-Вы собираете собрание оговорок? Последняя, которая мне понравилась: «самопроизвольная Приднестровская республика».

-Я всегда говорю, что у нас живое радио, и журналист имеет право на ошибку. При этом наш слушатель ни одной ошибки не пропустит. Проблема не в том, чтобы не делать ошибок, в том числе, в фактах и в ударениях. Проблема в том, чтобы их признать и исправить. А у нас это делается.

-Чем вы занимаетесь на отдыхе, молчите?

-Мой отдых это мой сын, которому в этом году исполнилось два года. Это совершенно другая жизнь, благодаря которой я знаю теперь, для чего все делаю. Вообще же для отключения читаю фэнтези, ухожу за грань реальности. А сейчас засел за 11-томник братьев Стругацких, поставил себе задачу. Захотелось освежить в памяти, может, время такое пришло. При этом же, конечно, огромное число мемуаров, документов. Кстати, три месяца назад купил подшивки «Огонька» - с 1943 по 1970 год. Один из томов лежит на рабочем столе в кабинете. Слушательница прислала записку с просьбой помочь найти обложку «Огонька» 48-го года, на которой она сфотографирована, а фотографию потеряла. Она тогда школу закончила. А внутри номера ее фотография в Музее изобразительных искусств. Вчера мы с Леной, моей женой, искали это дома, а женщина нами руководила по телефону. Такая вот обратная связь, человек нашел «Огонек», благодаря радио.

-А что нашли для себя в «Огоньке» вы?

-Во-первых, я нашел фотографию своей бабушки, которая проектировала гостиницу «Украина». Знал, что она где-то там есть, и нашел. Еще нашел молоденького Михаила Козакова в его первой роли в 50 каком-то году. А вот 31-я годовщина Великой октябрьской социалистической революции, и все руководство страны в полном составе на Мавзолее. Тут все можно найти. Эти тома можно читать, как Брокгауза и Ефрона. Вот рассказ Итало Кальвино, а вот реклама Главрыбсбыта: «Покупайте черно-паюсно-зернистую пастеризованную икру в фирменных магазинах Главрыбсбыта». 1948 год. Очень интересны военные «Огоньки». Тут же знаменитые «огоньковские» вкладки.

-Вы довольны, как складывается ваша жизнь?

-Ну, жизнь еще не закончена. Я думаю, что будет еще много поворотов. Я доволен, что наблюдаю изменение мира.

-Как историк?

-Конечно. И это не только история России, Советского Союза, но и всего мира, - особенно после 11 сентября. Китайская поговорка: «упаси нас жить в эпоху перемен и революций» придумана, видимо, теми, кто не жил в эпоху революций, - для самооправдания. Безумно интересно смотреть, как все меняется, и моделировать, в каком мире будут жить наши дети. Тогда становится не по себе, и стараешься сделать мир немного лучше, хотя бы на своем участке. Так, как ты это «лучше» понимаешь.

-А изменения идут в дурную сторону?

-Любое изменение психологически плохо, потому что вырывает тебя из привычного.

-Часто ли бываете за границей? Какие ощущения оттуда увозите?

-Очень часто, и уже давно не как турист. «Я по делу, срочно», как писал Жванецкий. Турист я раз в году, когда отпуск, и я еду вместе с женой. Мир сжимается, он маленький. Садишься в Шереметьево, приземляешься в Вене, садишься в Вене, приземляешься в Копенгагене, - всюду одно и то же. И люди одни и те же, с теми же проблемами. Попадаешь в среднюю европейскую семью, видишь их проблемы. Цены на свет растут, у ребенка одежка протерлась, покупать новую или отложить на отпуск, будет война, не будет войны… Все то же. Такая же высокомерная и наглая элита, оторванная от остальных, как у нас. Такие же наглые журналюги, как мы. Российское общество выстроено в других пропорциях, но с таким же менталитетом. Мы говорим о 70 годах советской власти, о трехстах годах романовской монархии, вспомним татаро-монгольское иго, и еще ледник сползал на территорию России. Так на территорию Европы он тоже сползал. На самом деле разница сжимается. Информационная и технологическая революция сближает всех. В этом смысле, я оптимист.

-Тут история кончается, терроризм грозит, а вы оптимист!

-Я оптимист, потому что проблемы, стоящие перед всем миром, выявлены. Конечно, мир стал менее стабилен, потому что информационные и военные технологии попадают в руки отдельных людей, среди которых есть и так называемые «плохие парни», террористы. И для того, чтобы сбросить баллон с химическим оружием в Гудзон, Сену или Москву-реку, уже не нужно мощной организации вроде гитлеровской Германии. Но то, что мы в этой ситуации больше на стороне цивилизованного мира, чем на стороне «плохих парней», это, как говорит Хрюн, «внушаить»…

-Молодые сотрудники «Эха» вносят в вашу картину мира что-то новое?

-Конечно. Это уже несоветские люди. Они не скованы, как мы. Мы по-прежнему оглядываемся. У многих возникает ностальгия по старым временам. Я имею в виду не отсутствие колбасы…

-…А картинки и тексты из софроновского и сурковского «Огонька»?

-Да, между прочим, одно из проявлений ностальгии. Когда ты был молодой, то и девушки чаще оборачивались, и трава была зеленей, и вода мокрей. О том, что молодежь плохая, говорили еще древние египтяне. Но есть важная вещь. Эти молодые ребята не прошли лицемерную выучку, которую проходили мы на своих работах. Когда надо было ходить на собрания и поднимать руки, хотя ты был против. Или придумывать причины, почему ты не пойдешь на собрание. В этом смысле они свободней и даже развязней.

-Так вы же их и фильтруете?

-Фильтрация очень простая, - может он сделать лучше, чем те, кто здесь работает. Если может, то идет сюда работать. И они могут послать главного редактора куда подальше, не боясь потерять за это место. Потому что знают, что наказывают не за это, а за брак в эфире. У них нет иерархического чинопочитания, которое сложилось в Советском Союзе. Есть чинопочитание корпоративное, но советского, - если главный редактор сказал, то это правда. – такого нет. Если кто-то мне и возражает грубо и публично, кроме самых близких друзей, - так это мОлодежь.

-Не ощущаете на радио нехватки глаз, которые видят вас, и которых видите вы?

-Нет, мне достаточно. И перед микрофоном, и когда я дома или в машине слушаю радио. Мне не нужна картинка. Знаете, есть такое высказывание: «Радио – это телевидение для умных». Оно, конечно, ставит нас во вторичное положение по сравнению с телевидением, но мы все равно произносим его с пафосом.