ИСПОДЛОБЬЯ

Игорь Шевелев

Сегодня вечером на Патриарших будет интересная история

История в России еще и не начиналась.

Соображение, достойное Петра Чаадаева, печальное, но не опровержимое, иначе как многократной экспертизой в институте им. Сербского на предмет патриотического рассудка.

Для того чтобы история началась, говорят умные люди, нужно некое волевое усилие свободного деяния, которое разомкнет замкнутый круг повторения одной и той же мульки. В конце концов, и в природе что-то происходит, - катаклизмы, борьба за существование, столкновение видов. Человеческая история от природной отличается чем-нибудь или нет?

Простые вопросы хороши тем, что задаешь их, как в первый раз.

Свет, что ли, клином сошелся на этой истории? Есть доистория, постистория, органическая народная жизнь, наконец, которая не требует никаких перемен, поскольку и так величаво идеальна.

Согласимся, что в истории России всегда было тесновато. Тянуло в коммунизм, в царство Божие, на новые земли, где нет начальства. Было желание враз покончить с этой мутью, перейдя в рай или включив, на худой конец, телевизор и забывшись картинкой. Оно и сейчас есть.

Известное выражение гласит: «Счастливые народы истории не знают». Историю не знают и народы, которые, вроде нас, непрерывно к счастью стремятся.

Жизнь - божественна, а нам ее портят, кому не лень: иностранцы, инородцы, олигархи, депутаты, бандюки. Плохих людей надо убивать, чтобы хороших больше осталось, предложил классик. Это из той же оперы: жизнь не соответствует нашей идее о ней. А так называемая история – нонсенс или муляж.

Идеи, лень и трусость мешают нам войти в историю, которую зато заменяет История - наше представление о том, какой все должно было быть, чтобы, как пыльным мешком, ударить по голове любого, кто выразит сомнение в этом.

Нет, нет господа, история это свободный поступок. Это выход из природы. Это риск.

Это ежедневное преодоление трудностей, воля к жизни без искупления, передача этой воли от отца к сыну – вместе с памятью, заповедью не гадить, не делать другим того, чего не хотим для себя, хотя бы это никак не вытекало из темного поведения окружающих. Неметчина какая-то, кантианство, узкая помеха нашей вольности. Нет, это не про нас.

А вот еще: история отличается от природы наличием цели. Но цель истории – история. Совсем непонятно? Не Страшный суд, не коммунизм, не конец истории в рыночном благоденствии, не постройка империи, не та или иная собственность на средства производства.

Но продолжение личной человеческой свободы, как отсутствия гарантий, наград и даже вечного наказания соседа за его гадство.

В России истории нет. Зато есть историки.

Наверняка кто-то уже сказал эту яркую фразу.

Как и то, что Карамзин открыл благородному сословию историю их родины как открывают какую-нибудь Африку.

При этом Николай Михайлович кое-что придумал. Например, закономерность возвышения московских князей и «лично» романовского дома. Зачем же и история, если не для того, чтобы творить в ней?

Нам историю открывает не Карамзин, а школьный учебник. История в нем есть опрокинутое в прошлое будущее, которого мы не ждем, но дождемся от прилежных его зубрил.

Каким образом маленький человек, погруженный в месиво происходящего, может разглядеть, как выглядит со стороны линия времени, которой он причастен?

Вот он и призывает на помощь мифы, фантазию, скудную готовность к логическому суждению и сложному времени будущего в прошлом.

В последнем романе Умберто Эко «Баудолино» зарвавшийся автор нагло и иронично показывает, из каких врак и недоразумений возникает историческая память, реликвии, святыни. Потому что на самом деле история это всего лишь рассказ, начинающийся со слов «Однажды…»

История вырастает – как собрание разноречивых историй и как наука, на этих историях основывающаяся. Она нужна людям, как метки в туннеле, как образец для подражаний – не зря человек произошел от обезьяны: он и Богу будет подражать, как она.

Для историй надо, хоть врать, да не молчать.

Мы устали от «альтернативного» разноречия по поводу прошлого, не понимая, что это возникает наше будущее. Вруны, определяя по Солнцу и звездам неправильность прошлого, тайно пророчат будущие затмения.

Трезвость и рассудительность по поводу их врак о прошлом тоже есть поступок свободы, обещающий то ли начало, то ли продолжение истории. Выбор себя - человеком. Тем, кто, , хоть врет, да знает, что врет. Может, когда и перестанет.

Итак, может ли быть письменная история у народа, истории не имеющего?

Выходит, что может. Как правило, в единственном числе. По непререкаемости ее узнаете ее. Для нас она то в собственной самобытности, то в западной обыкновенности. Вечное возвращение поиска означает, увы, отрицание истории, зато причастность внутреннему биоритму.

История начинается с человека, который в этой истории собрался жить. Несмотря на текущие дела, или, точнее, благодаря им. Общая история начинается с приватной, как ни странно это звучит для нас. Иной скажет, что ломлюсь в открытые ворота. Они не открытые, кремлевские!

Остановимся, оглядимся. Может, сегодня вечером на Патриарших будет интересная история.

Может, тогда что-то и начнется. История - это ведь всего лишь вечное начало продолжающегося ежедневника.

Ведите записи, господа, делайте хоть что-нибудь, отдавая себе при этом отчет.