Новая жизнь Веры Павловой

Стихи после дуэльной истории

Вера Павлова

-На микрофон не обращай внимания. Можешь говорить, можешь молчать. Тогда я запишу дыхание и опубликую.

-Дыхание я тебе уже прислала в стихах.

-Подожди, дыхание в каком размере, ямбом?

-Вообще-то, я дышу, как правило, трехсложно, амфибрахием. Запыхавшись - ямбом. А во сне, как мне кажется, чем-то вроде второго пеона.

-Я открою учебник и поищу: пеон второй. Твоя первая публикация была в «Независимой газете»?

-Да, в 1992 году. Это было началом той моей новой жизни, которая теперь кончилась. Началом моей литературной жизни. До этого была только публикация в «Юности». Я не знаю, как у других писателей, но у меня примерно поровну публикаций в журналах и в газетах. Меня много печатали в газетах. Наверное, стихам так хотелось. Им хотелось выглядеть актуальным репортажем, «срочно в номер!»

-Как ты приучала людей к себе? Я помню по собственному восприятию тебя, как чужого и ниоткуда автора, который потом стал близким и необходимым.

-Никого я не приучала! Но похоже, что приучила… Во всяком случае, летом я в интернете прочитала не без злорадства ссылочку: как сказала Вера Павлова, «Глотатели пустот, читатели газет»!

-Замечательно. Скоро тебе припишут «Когда б вы знали, из какого сора» и все остальное… Скажи, а почему ты не даешь интервью? Это что, элемент имиджа, типа Пелевин в темных очках?

-Причин тут две. Во-первых, перевирают. Во-вторых, сама себя перевираю. Враньё накапливается. К примеру, недавно обо мне написал один дамский, гламурный журнал. Маленькая фотография и небольшой «поэтический портрет». Если ты помнишь, я в одном интервью говорила, что мои первые стихи появились как записки любимому на подушку?

-Да, самурайский обычай.

-Так вот, в этом журнале я прочла: «записки со стихами оставляет на подушках своих любовников». Поэтому я стараюсь избегать интервью. Я их уже достаточно дала, чтобы можно было перевирать в свое удовольствие.

-Расскажи о своих зарубежных поездках. Перед тобой все-таки открылся теперь мир. Почему в стихах нет ничего программного типа «Кельнский собор», «Триумфальная арка»?..

-И не будет. У меня немножко другая заграница. У меня интимная заграница. Я попала туда не как туристка, но и не как эмигрантка.

-Как любимая женщина.

-Да. Поэтому, когда я говорю, что Нью-Йорк самый лучший город на свете, я не знаю, говорю ли я о Нью-Йорке или о том человеке, который там живет. С которым я там живу. В письмах Ольги Фрейденберг, в ее переписке с Пастернаком, есть одно место: «Меня спрашивают, как мне понравилась Третьяковка. Я отвечаю: я была там с Борей». Именно так мне нравится заграница.

-А фестивали поэтические?

-Про фестивали ничего пока не поняла. Поняла только одно: там можно отлично отвлечься от литературы.

-А где ты была?

-Во Франции, в Англии, в Германии. Сейчас еду в Италию: фестиваль в Риме, лекции в Миланском университете. Две лекции: одна - «Поэзия и музыка», вторая - о моей детской студии. Я уже написала их, так что сама себя перевирать не буду - выйду и прочту слово в слово, как Набоков.

-А что значит отвлечься на фестивале? Ты знакомишься с кем-то, общаешься с нашими, с иностранцами? Я прочитал о фестивале в Париже, что «ходила строгая и недоступная Вера Павлова».

-Да, строгая? Это он не видел, как мы с Приговым пели в кафе оперные арии, обливаясь пивом. Нет, я люблю ездить на зарубежные фестивали. У нас относятся к поэтам как-то спустя рукава, а там поэтов изо всех сил любят. Ценят хрупкость этого явления природы. Скажем, этим летом

я была в Германии. Пять наших поэтов и шесть немецких неделю жили вместе, в деревне виноделов. Там, посреди виноградника, стоял такой, как мы бы сказали, ДК, дом художника, стеклянный сарайчик, а в нём - концертный рояль «Ямаха». И вот, я играю на рояле, русские поэты дегустируют местные вина, а немецкие с утра до вечера переводят наши стихи. Прибегают, каждое слово уточняют с помощью переводчицы… Не могу забыть, как переводчица, вместо того, чтобы переводить мой стишок, залилась слезами – так расчувствовалась.

-Вытерла слезы и перевела?

-Вытерла и перевела. И мы читали все вместе на вечере – из этого выйдет потом книжка-билингва. И нам дали кучу денег за чудесные каникулы. За холмами была Франция, и туда гоняли за сырами, чтобы нас угощать. А для немцев, которые пришли нас слушать, сварили борщ…

- В твоих новых стихотворениях появляется тема славы, известности.

-Надо же отбиваться как-то. Стихами же отбиваешься от вещей, которые трудно переносимы. Слава, она одна из самых труднопереносимых вещей на свете.

-Сбивает с толку?

-Много акустических помех.

-За границей проще и в этом отношении?

-За границей возникает очень адекватная ситуация. Когда читаешь иностранцам на непонятном им языке, то сам акт выступления становится абсолютно адекватен себе. Когда я читаю за границей, у меня даже спина после выступления не болит. Потому что я не чувствую, что предала свои стихи. Я даю то, чего от меня ждут – голос и облик. А слов ни там, ни здесь нет.

-Как не заблудиться в чужих ожиданиях чего-то от тебя и в восприятии тобой их?

-Честно говоря, мне не до этого. У меня нет сейчас другой жизни, кроме личной. Я живу чувством, которое меня целиком поглотило. В общем, я не поэт, я влюбленная женщина. Два года назад, в том возрасте, когда одни кончают с собой, другие идут на дуэль, третьи ломаются, я сбросила шкурку и начала совершенно новую жизнь. Это была моя дуэль.

-Что ты читаешь?

-Летом в Нью-Йорке мы читали американских поэтов. Мой любимый переводил мне их с листа - на пляже, в парке, в книжном магазине - сидя на полу, беря с полок книгу за книгой…Интересно. Другое. Никакого шаманства, никакого фокусничества, никакого мессианства - все как-то очень трезво. Люди просто честно пытаются сказать то, что хотят.

-А как стихи пишутся при такой кочевой жизни?

-Как всегда. Только в блокноте появились пометки – М., Н-Й. И ещё крестики такие - возле стихов, написанных в самолёте. В подборке, которую я тебе прислала, есть и те, и другие, и третьи. Попробуй, отличи.

Беседовал Игорь Шевелев

Вера Павлова.

ТРУДЫ И СНЫ (Сурдоперевод-2)

- Мам, мне приснилось, что у меня все зубы выросли!

- Это к бессмертию.

Эфирные помехи славы. Как будто говоришь по телефону с любимым - и вдруг вклинивается чужой разговор. «Я перезвоню». Кладёшь трубку. Не можешь дозвониться.

Сон: на тусовке знакомлюсь с Бродским. Смотрит на меня по-мужски. «Пойдём ко мне в гостиницу. Я живу в гостинице при журнале «Арион». Едем туда на грузовике. Б. куда-то исчезает, а грузовик, долго петляя, привозит меня домой. Заливаюсь слезами. Звонок Б.: «Ну ничего, в следующий раз». – «Нет. В следующий раз ты умрёшь».

Сначала читала по буквам. Потом по слогам. Потом словами. Теперь - опять по буквам. Только букв почему-то стало гораздо больше.

Баба Роза, наконец расслышав и поняв, маме: «Если Вере дали такую премию, каким же низким должен быть уровень нашей поэзии!»

Второго февраля разобрала ёлку. Сложила шары в коробку, накрыла крышкой, на крышке увидела этикетку: Ёлочные украшения «Весенние».

Известность - это почти полная неизвестность, кому и что о тебе известно.

Сон: я - феминистка, борюсь за право женщин водить трамваи, пишу статьи, сдаю экзамены по вождению, беру интервью у начальника депо, смотрю в окно, вижу: подъезжает трамвай, из него вылезает водитель, да так неловко, что трамвай падает, придавив ему ноги. «Вот, полюбуйтесь на ваших мужчин!» - говорю я начальнику депо торжествующе.

В «ЛГ» - записки последнего врача Ахматовой. А.А в момент смерти снимали кардиограмму. Её смерть записана. Образ смерти - прямая линия. Бумага разлинована. Пиши.

Сон: я занимаюсь любовью с незнакомой, очень молодой девушкой. Долго целуемся. У неё тонкий длинный язык. И вдруг она входит в меня (тонкий длинный член). «Искусственный» - думаю я, блаженствуя. Но член-то у неё как раз настоящий. А вот язык - искусственный. И он, отцепившись, остаётся у меня во рту - железный стержень с круглым, как чупа-чупс, резиновым набалдашником.

О сравнениях с великими: за живорождённые стихи страшно. Хочется, чтобы за ними кто-то присматривал. Вот и нанимают в няньки Пушкина, Ахматову, Бродского:

Бабушка Роза:

- Что такое статус кво?

- А зачем тебе, бабуль?

- Мне приснилось, что кто-то крикнул мне прямо в ухо: Статус кво! Статус кво! - Два раза. И так громко, что я даже проснулась. Лежу и думаю: что такое статус кво?

Переводчик - тот, у кого всегда есть слова. Поэт - тот, у кого слова есть редко. Но надолго.

Послышалось: двадцать-двадцать пять ветров в секунду.

«В яичнике новорожденной девочки содержится до 400000 яйцеклеток». Все мои стихи уже во мне.

БЗК, Гендель, такой мужественный, что захотелось за него замуж.

Регистрирую в Интернете тайный почтовый ящик. «Введите пароль» - «LUBLU» - «Вы выбрали слишком простой пароль. Он не может гарантировать безопасность вашего ящика».

Стихи начинаются там, где не только читатель, но и автор начинают сомневаться, а стихи ли это?

Не завидовать не трудно - трудно не радоваться, когда завидуют тебе.

Из Лизиного сочинения онегинской строфой «Моя комната»: «На ложе кукла, мишка, гном:»

- Я тут немного приврала - гном был на полке. Но я переложила его на кровать, чтобы стихи были правильными.

:вдруг оказывается, что только уложенное в стихи может считаться прожитым. Так становишься поэтом. И начинаешь, вольно же и невольно, искать жизни, которая лучше укладывается в стихи. Так перестаёшь быть человеком. Первое происходит резко, второе - постепенно. То и другое - бесповоротно.

Сон: я играю что-то аккордовое, виртуозное на рояле, клавиатура которого состоит из четырёх белых клавиш.

Сон: у меня во рту воздушный шарик, я летаю на нём - поддуваю, чтобы подняться, сдуваю, чтобы опуститься - и думаю: «Это же так просто! Почему я раньше не догадалась?..»

Пушкин: «Сближение далековатых». Не только. Ещё - разделение соседних.

«Поэтесса» отмщена в «балерун».

Моя любовь к Пушкину какая-то: супружеская.

Сухой асфальт. Какой находкой, каким сокровищем казался в детстве камушек-который-хорошо-пишет!

Любой из моих стишков уместится на ладони. Многие - на детской.

Сколько ещё в груди свободного места для счастья! И повсюду - ссылки на мои ещё не написанные книги.

Постмодернизм: пошлость, выдающая себя за иронию.

Мальчик, получив мой автограф, гордо:

- Через десять лет я продам его за бесценок!

Слово в стихотворении не равно самому себе в словаре, потому что значит либо что-то совсем другое, либо то же самое, но в тысячу раз точнее.

Музыка - курица. Поэзия - яйцо. А кто петух? Тело отвечает: ритм. Душа отвечает: страх. Дух отвечает: я.

«Я - царь, я - раб, я - червь, я – Бог» - не аккорд, - арпеджио. Вектор, кусающий свой хвост. Я - царь: поэт, автор книг, любимец публики и проч. Почему же я не пишу? Потому что я - раб. Раб музы. Воплощённая покорность, я жду. Почему она не приходит? Потому что я - червь. Бессловесное, отвратительное ничтожество, я извиваюсь под собственным каблуком, жру свою разлагающуюся плоть. Меня почти нет, когда приходит Слово и делает меня Богом. Чтобы через полчаса разжаловать в цари:

Новые стихотворения

уснуть в обнимку

друг другу сниться

сны анонимки

рукой сновидца

их небылицы

прочесть друг другу

и полюбиться

чтоб сон был в руку

Говорить о невозможности сказать

и молчать о невозможности молчанья,

за молчание друг друга наказать

говореньем и уйти от наказанья

в поцелуи, от которых станет рот

так доверчив, нежен так невыносимо,

что его любое слово обожжёт,

и люблю ещё больнее, чем спасибо.

Главное неуловимо.

Но богат его улов.

Даже в папиной любимой

до конца не знаю слов.

Впрочем, он их сам не знает

и на том конце стола

потихоньку подпевает

мимо нот, на ла-ла-ла.

Набрать дыханья полную грудь

и дотянуть до самого дна.

Там - не смутить её, не спугнуть -

матросская стоит тишина,

пиратское сверкает добро,

невинности потерянный клад,

и те, кто поматросил и бро,

навытяжку на страже стоят.

ПРИГЛАШЕНИЕ В КРЮКОВО

Под калиной-липой-сливою

два счастливых голыша.

Отдохни, трудолюбивая,

работящая душа.

По затылку по взъерошенному

гладит голыша голыш.

Правда, мы с тобой хорошие?

Улыбаешься. Молчишь.

АВТОПОРТРЕТ В ПРОФИЛЬ

Я -

та,

которая

просыпается

слева

от

тебя.

Доставляется заблудшее письмо.

Плодоносит злополучная смоковница.

Всё получится, получится само.

Получателю не стоит беспокоиться.

Всё, что чаялось голодному уму,

получается из тонких белых рученек.

Всё отмучится, отмучится, отму...

Чем займёшься после муки, бедный мученик?

В тюрьму не сесть, в долги не влезть,

себя не пережить...

Спасибо, Господи, что есть

о чём тебя просить.

Сны не чисты, мечты пусты,

постыдна болтовня...

Спасибо, Господи, что ты

не слушаешь меня.

Богонапорная башня.

Огнеупорная кладка.

Господи, Господи, дашь мне

сладкое чувство порядка?

Строк монастырская пашня.

Колокола колыханье.

Господи, Господи, дашь мне

горький урок пониманья?

К реке. С печалью непочатою.

И отсканирует река,

а струйный принтер распечатает

картинку: гуси, облака...

И отразит такие ясные

глаза проточная вода,

будто задумала ужасное,

но точно знаю: никогда...

СРЕДСТВО ОТ БЕССОННИЦЫ

Не овец, с холмов гонимых,

не фарфоровых слонов, -

пересчитывай любимых,

постояльцев прежних снов,

прежде сна лишавших, бывших

всем, качавших на руках...

Пересчитывай любивших.

И к утру уснёшь в слезах.

Мама была аксиомой.

Папа был теоремой.

Я в колыбели дома

спящей была царевной.

Перевернулась люлька.

Цель превратилась в средство.

Детка, покарауль-ка

маму, впавшую в детство!

глаза мои

почему вы грустные

я же весёлая

слова мои

почему вы грубые

я же нежная

дела мои

почему вы глупые

я же умная

друзья мои

почему вы мёртвые

я же сильная

Богачам, нам нечего терять.

Старикам, нам некуда спешить.

Нам - подушки прошлого взбивать,

будущего угли ворошить,

нам - о самом главном говорить

на излёте медленного дня,

нам - бессмертных наших хоронить:

мне - тебя, потом тебе - меня.

у меня две зубных щётки

между ними восемь тысяч километров

у меня один единственный мужчина

между нами восемь тысяч поцелуев

у меня две единственных дочки

между нами полное взаимопониманье

но всё-таки хорошо бы у меня было

дочкой больше щёткой меньше

Утра приоткрывшийся сезам.

Сброшенное навзничь одеяло.

Прочитай губами по губам

то, что я ещё не написала,

чуткою рукою помоги

извлеченью музыки из гула

и сотри щекою со щеки

то, что я ещё не зачеркнула.

Бог меня миловал - дал мне плохую память:

совсем не помню, как мучалась, как убивалась.

Ещё бы забыть, как мучила, как убивала,

ещё бы убитые мною меня забыли,

и память моя могла бы считаться прекрасной.

Близости лунный мёд:

Вот уже два года

лоно моё цветёт,

но не даёт плода.

Золото полных сот.

Сытых пчёл свобода.

Вот: мёд, он и есть - плод,

когда столько мёда.

Накинув фату

на тело нагое,

с тобою иду

вокруг аналоя,

потом - напрямик,

спокойно, свободно,

зане Книга Книг

закрыта неплотно.

Как нестерпимо жалит жалость

к себе! И плачешь на плече.

Мне столько музыки досталось,

что целый зал ушёл ни с чем,

ушёл не солоно хлебавши.

Плачь. Место есть на небесах

подле на поле боя павших

для захлебнувшихся в слезах.

Адрес - моё имя, пароль - твоё.

Ну же, Яндекс, складывай нас в столбик

нежных писем! Если быльё - белье,

ни пятна на нём не найдёт историк,

а если быльё - трава, то в нашем саду

будет столько цветов - полная спальня!..

Просто надо соблюдать чистоту.

Просто надо избавляться от спама.

Близости каменоломни: С каким трудом

добывается этот каменный лом,

поднимается белокаменный дом,

чтобы нам было где жить, когда мы умрём.

Удержать и думать нечего,

только - приостановить:

утро дотянуть до вечера,

вечер заполночь продлить

и склониться к изголовию,

оставляя на потом

день - большое предисловие

к сказанному перед сном.

вставая

с колен

выпрямляя

спину

расправляя

плечи

поднимая

глаза

по мере

того

как

дети

растут

Или опять подвели тормоза?

Или стихи до греха довели?

Жизнь человеческая - слеза,

размазанная по лицу земли

перепачканным кулаком

падшей с велосипеда в грязь

девочки. В горле нетающий ком.

Даже брови и лоб в слезах.

Ждать обычно значит не дождаться.

Злой отец, завистливая мать,

память, не мешай мне наслаждаться,

опыт, не мешай мне понимать.

Разве можно под открытым небом

клеветать, фальшивить, лгать, юлить?

Разве позапрошлогодним снегом

можно жажду сердца утолить?

У меня всё больше родинок - месть

тела за вредную привычку загорать.

У меня всё больше родин - мест,

куда я хотела бы приехать умирать,

и первое место между собой

делят берег подмосковной реки

и карибский остров. Играя с судьбой,

я часто выигрываю. Особенно в поддавки.

ДИДОНА

Не жалуюсь, не сетую

на прерванную связь.

И я была бессмертною,

пока не родилась.

И я дышала начисто,

не плача, не кляня.

Но даже одиночество

покинуло меня.

Умоляла: не засыпай.

Но заснул. И во тьме ночной

одиночество невзначай

как инкуб овладело мной.

Как неистовы, как грубы

притязанья нечистых рук!

Так хозяек берут рабы.

Так солдаты школьниц берут.

- Я пожалуюсь мужу!

- Ложь.

- Я сейчас позову его!

- Бред.

Никого ты не позовёшь.

У тебя никого нет.

А, поняла: должна быть глуповата

одна великолепная цитата.

принять страдание как данность

хранить утраты как призы

боль переплавить в благодарность

в течение одной слезы

в течение одной погибе-

литературной до кости

в кузнице сердца из спасибо

навеки выковать прости

и ни о чём не беспокоясь

не сожалея ни о чём

идти на свой последний голос

воздушно-капельным путём

Мой паспорт - красный.

Твой паспорт - синий.

Так различают краны

в ванной. Когда стынет

душа, залезаю в ванну,

и сразу становится жарко.

Я никогда не стану

отзываться на кличку Гражданка.

Бессмертна. Сиречь ни жива ни мертва.

Бессмертье губительно.

Обнимемся. Руки твои - рукава

рубашки смирительной.

Обнимемся. Руки - спасательный круг.

Проклятие лирика:

ласка всегда из первых рук,

а слово - лишь изредка.

Память, дырявый мешок,

стольких бессонниц напасть!

Было ли ей хорошо

в час, когда я началась, -

маме? Вознёсся ли дух

в апофеозе тепла?

Я состояла из двух

клеток. Но третью была.

Зачатая за полярным кругом,

выношенная полярной ночью

назло чёрным вьюгам,

рвущим дыхание в клочья,

я родилась в столице -

не к славе ея вожделея,

но чтобы на свет появиться

там, где немного светлее.

Выбритая щека

мальчишеской нежней,

и заметней на ней

свежий алый порез.

Может ли нежность без

слёз? Не спеши, Эней,

тщательней слёзы брей.

О, как дрожит рука!..

на зеркало пеняла

и зеркало меняла

теряла разбивала

читай стишок сначала

Если грех первороден,

значит, он благороден.

Оперно старомоден,

он боится детей.

Но не станешь невинней,

путаясь в пуповине,

колотясь в паутине

кровеносных путей...

Я знаю - ты одна,

Ты плачешь. Я спокоен.

А.С.П.

Успокойся: я плачу.

Утешься: мне нет утешенья.

Мы решаем задачу,

заранее зная решенье,

мы боимся ответа,

надеясь - ответ не сойдётся.

Успокойся: я плачу от ветра,

от счастья, от солнца.

Проснись, душа, чертовка, бестия,

и дозой страстного презренья

прерви губительное действие

инстинкта самосохраненья!

Разве я не учила правила?

Разве мне не твердила логика,

что карта, на которую я поставила -

флюгер карточного домика?

Разве у меня не было выбора?

Разве я не верю, что вскорости

услышу: "Невероятно - она выиграла!"

и розой ветров украшу волосы?

Записывая стихи,

порезала бумагой ладонь.

Царапина продолжила линию жизни

примерно на четверть.

Б.Р.

Последнее слово за тем, кто уходит первым,

вторым оставляя право на смех в темноте.

Отзываются каждому ветру эоловы нервы.

Мотив как будто верен - слова не те,

которыми можно не обмануть доверье,

утешить ветер, любимым сказать "люблю".

Не запирает дверь, не хлопает дверью

к ручке двери привязывающий петлю.

днём и ночью быть начеку

никогда покоя не знать

музыкой левкасить тоску

чтобы образ смерти писать

или изваять или гипс

наложить на сломанный взгляд

торопись душа торопись

опоздаешь на маскарад