Черный квадрат и белый круг

Давид Маркиш: «Мир погубит безобразие, и этому надо противостоять».

Игорь Шевелев

В 10-м и 11-м номерах журнала «Октябрь» опубликован новый роман израильского писателя Давида Маркиша (р. 1938) «Белый круг». Композиция романа слишком сложна, чтобы можно было в двух словах рассказать, о чем он. Однако в центре повествования романа – гениальный художник, прототипом которого является реальный человек: Сергей Калмыков (1891-1967). Поэтом, видимо, не случайно, что презентацию своего нового романа в Доме кино Давид Маркиш соединил с проходившей там же выставкой С. Калмыкова.

-Давид, естественно будет начать разговор о вашем романе с личности Калмыкова, кто он?

-Все мы знаем, что живописный русский Серебряный век определяют такие художники, как Малевич, Филонов, Эль Лисицкий, Татлин. Так вот, по моему мнению, Сергей Иванович Калмыков представляет собой пятую, пропущенную фигуру этого русского авангарда. Мировое открытие его еще предстоит. Именно этой цели посвящен созданный мной и Алексом Орловым «фонд Сергея Калмыкова», обладающий самым крупным частным собранием работ художника. Те, кто был на презентации романа, мог убедиться в мощи этого живописца, в разнообразии его творческой манеры, в гениальных прозрениях.

-Кроме того, он интересен вам еще и как герой романа?

-Безусловно. Жизнь его подобна не просто роману, но мифу. Входя в круг первых футуристов, он уехал после революции из Петрограда – но не запад, как многие, а на восток. Он учился у Петрова-Водкина, и за два года до создания тем знаменитого «Купания красного коня» написал точно такую же картину. Не случайно, в мальчике на картине Петрова-Водкина многие видят портретное сходство с Калмыковым. С 1935 года до своей смерти от истощения в 1967 году Сергей Иванович жил в Алма-Ате. Его, между прочим, описал Юрий Домбровский в своем «Факультете ненужных вещей». Калмыков всю жизнь играл роль городского сумасшедшего. Эта роль, исполненная мастерски, спасла его от ареста и расстрела. Всю свою жизнь он не желал приближаться к власти.

-Типичная судьба настоящего художника в ХХ веке?

-Да, вся история Калмыкова – это история нашего времени. Это безумная жизнь художника, что не ново. Это голод, это непрерывная творческая работа, это непонимание современниками, это смелейший разрыв с Союзом художников в начале 50-х годов, еще при жизни Сталина. Он не говорил, что ненавидит советскую власть. Он написал в своем заявлении, что какой же это союз художников, если они не могут ему дать три рубля сорок копеек возвратной ссуды для того, чтобы он купил краски или бумагу. И вышел из Союза. В столице он не долго ходил бы после этого на свободе. А в Алма-Ате считался городским сумасшедшим, с которого что возьмешь, если он рожден свободным.

-Ваш роман слишком композиционно сложен, чтобы считаться биографическим. В нем действует множество героев, события происходят в разные времена, в разных странах – в Москве, в Алма-Ате, в Израиле, в Германии, в США. Художники, коллекционеры, нищие, миллионеры, русские, евреи, казахи, немцы – кого там только нет.

-Да, это не биография, а, скорее, антибиография. Не сага, а – антисага. События в романе охватывают весь ХХ век, с его начала и до конца. Включая судьбы семей, важнейшие события века, включая войну, например. Но все разорвано. Почему так? Потому что люди, по моему глубокому убеждению, вспоминают свою жизнь не подряд, а избирательно, как бы выхватывая из прошлого отдельные события, высвечивая их памятью, как прожектором. Таким образом я и пытался выстроить композицию романа. Можно сказать, что память кинематографична. Не случайно, Павел Финн пишет сценарий по моему роману о Сергее Калмыкове, и, я надеюсь, будет снят фильм о нем.

-Ваша собственная биография тоже похожа на захватывающий роман. Начать хотя бы с факта вашего рождения в семье великого еврейского поэта Переца Маркиша.

-Да, я всегда очень четко представлял, кто мой отец, и считал для себя великим счастьем быть его сыном. Гордиться тут нечем, это биологический факт, но принадлежность к писательской семье дала мне множество литературных подпорок. Все друзья моего отца были писатели. Как ни странно, к нему очень дружественно относились военачальники, - маршал Пересыпкин, генерал Судец, находившие в общении с ним радость и душевную пользу. Они говорили: «С Перецем Маркишем посидишь, станешь на голову выше. Жаль только, что не пьет». Думаю, принадлежность к семье помогла мне сформировать круг будущих интересов.

-Но была и ссылка в юности в Казахстан, и игра в оркестре на похоронах, и учеба в мединституте – все до поступления в Литинститут?

-Да, было много чего, включая экспедиции на Памир и борьбу за выезд из СССР в Израиль. Было то, что связывает меня со своим поколением. Не случайно Евгений Евтушенко в один из своих приездов в Израиль подарил мне свою книжечку, надписав на ней, помимо всего прочего: «Самому молодому из шестидесятников». Была дружба с Высоцким, который даже пел две песни на мои тексты, чего обычно не делал категорическим образом. И были гулянки в квартире Левы Кочаряна, только не в Большом, а в Малом Каретном.

-Сегодня вы кто, русский писатель, живущий в Израиле?

-Сегодня я автор журнала «Октябрь». А если серьезно, я, конечно, израильский писатель. Я живу в этой стране 32 года. Но читатель того, кто пишет по-русски, живет в России, а не в Америке, Израиле или Германии. Начиная с 17-го года, ведутся эти споры: где русская литература – в изгнании или в России за решеткой? Да, в России за решеткой, сейчас, выйдя из-за решетки. Если я и мои коллеги пишут в Израиле по-русски, это еще не значит, что речь идет о русской литературе в Израиле. В Израиле нет никакой русской литературы. Есть ряд литераторов, пишущих на русском языке.

-Возвращаясь к вашему последнему роману, можете ли вы назвать сверхзадачу, которая двигала вами при его написании?

-Вы знаете, чем дальше и больше мы живем, тем меньше верим, что красота спасет мир. Но мы приходим к убеждению, я прихожу к убеждению, что мир погубит безобразие. Так вот Калмыков был из тех художников, которые способствуют тому, чтобы безобразия было на свете меньше. Если это сверхидея, считайте ее таковой.