120. Интервью с Игорем Дудинским (Лит. новости, 1993, №28)

ИНТЕРВЬЮ С ИГОРЕМ ДУДИНСКИМ

(«Литературные новости» № 28, март 1993 года)

Дудинский Игорь на фоне торсов

Игорь Дудинский – одна из замечательных фигур московской художественной богемы. Писатель, журналист, издатель, квалифицированный художественный критик, он прежде всего – последний и до гроба верный паладин несуществующего уже советского андеграунда. Вечный провокатор, соединивший московско-парижское диссидентство с лекциями по современному искусству для комсостава ГБ, Дудинский убежден, что только авангардист может побороть всемирный Бого-масонский заговор, вывернувшись наизнанку и обретя по ту сторону Бога и мира по-настоящему небывалое искусство.

-Ты москвич?

-Да, конечно. С Плющихи. Где раньше была бензоколонка. Такой старый доходный дом, еще дореволюционный, с изразцами.

-Балерина Наталья Дудинская не твоя родственница?

-Родственница. Я как-то чертил свое родословное древо. Наши ветви разошлись примерно на уровне деда. В честь него, кстати, назван порт Дудинка. Отец мой был видным экономистом, представителем истеблишмента. Он выдвинулся еще при Сталине, потом был экономическим представителем в Женеве, при Хрущеве был одним из инициаторов знаменитой Программы КПСС.

-Когда ты начал пить, писать книги, любить женщин?

-Для меня переломным оказался 61-й год. Мне было 14 лет. Мы с отцом отдыхали в Коктебеле. Тем летом там проходил съезд битников. В коттеджах Дома творчества жили мы с отцом, Роман Кармен с Майей, будущей женой Аксенова, еще некоторые тогдашние либералы-шестидесятники. Их навещал друг моего отца, первый секретарь Крымского обкома, благодаря которому, собственно, съезд битников не был разогнан милицией. Битники демонстрировали живописные лохмотья, подрабатывали мытьем машин. Меня навсегда покорил их образ жизни. Когда вернулись в Москву, один из либералов-битников (сейчас он известный коллекционер авангардного искусства) Леонид Прохорович Талочкин ввел меня в литературно-художественные и философские подпольные салоны. Там я познакомился с замечательными людьми. Богема для меня стала как церковь. Входя в нее, неофит изменял свой дух и свою плоть. Как в церковь нужно воцерковиться, так в богему надо «вобогемиться». Быть сопричастным общему стилю жизни. Принять его на себя как особого рода религиозное служение. Как юродство. Онтологически измениться. Отличительные черты московской подпольной богемы 60-х – оголтелый духовный поиск идей и форм после вакуума сталинизма.

-Долго ли существовала та богема?

-После возвращения из Магадана в 74-м году, куда меня сослали после журфака на два года, я обнаружил разительные перемены. Одни уехали, другие умерли, третьи изменились. Если двери Спасо-хауза я открывал раньше пинком ноги, а джинсы и магнитофоны просто сыпались на тебя, то тогда я понял: за все надо платить. Даже художники с Малой Грузинской, и те потянулись за деньгами, успехом, признанием на Западе. Все понятно. Мы живем в аду, где что-либо чистое вообще невозможно. Все переворачивается, извращается. Но это и хорошо: тем жестче испытание твоего тела и духа.

-А чем для тебя была литература?

-В каждом писателе, будь он даже Максимом Горьким, я искал тайну. Крохотную, но щелочку, куда можно заглянуть и увидеть отблеск нездешних миров. Ощутить дыхание парадоксальной, фантастической реальности. Которая альтернативна этому свету. В 1963 году я познакомился с Юрием Витальевичем Мамлеевым и мгновенно понял: вот он, «мой» писатель! В его творчестве литература выполнила свое изначальное, на мой взгляд, предназначение: соединила метафизику с метафорой. В прозе Мамлеева не люди действуют, не «личности», а философские и метафизические категории.

-Это как-то связано с общей эволюцией литературы?

-Ну да. На протяжении истории литература выполняла различные функции. Когда-то она исследовала человека, Бога, их взаимоотношения. Потом служила окном в иные пространства и реальности. Метафорически оформляла открытия философов и метафизиков. Еще позже была лабораторией для экспериментов – со стилем, формой, словом.

Лично меня даже в детстве не интересовала «классическая литература» – светская, психологическая. Тянуло к сумеречному состоянию души, к патологии, извращениям, декадентам, к формалистическим ухищрениям.

-Почему, как ты думаешь?

-Потому что разрыв с «человеческим», с преходящим, в том числе и с собственным «я» – это первый поступок Писателя. Первая ступень в его восхождении к Трансцендентному Антигуманизму.

Пока в человеке было что открывать и изучать, длился золотой век культуры. Тогда появлялись многотомные, многостраничные эпопеи, через которые человек познавал самого себя.

Затем постепенно гомо сапиенс энтропировал настолько, что вообще перестал привлекать внимание истинных интеллектуалов. Антропоцентристские тенденции отошли на задний план. Вперед вышли тексты антипсихологические, вертикальные.

-Религиозные?

-Выяснилось, что, деградируя, человек действительно похоронил Бога. Деградация земного мира слишком глубока и необратима. Бог и в самом деле «умер». Там, наверху, совсем не то, о чем уверяли приверженцы традиционалистических, ортодоксальных, христианских ценностей. «Там» открылись такие бездны, что для погружения в них потребовалось и совершенно особое интеллектуальное оснащение.

-Чем же можно заменить Бога? Или, скорее, бога. С маленькой буквы…

-В авангардном интеллектуальном сознании место бога, как мне думается, постепенно занимает стиль. Стиль для меня – это одно из средств приобщения к новой, высшей эстетике. На него можно опереться в обреченном и энтропирующем космосе.

Прежде всего стиль совершенно равнодушен к «человеческому» началу. Эстетство и смерть всегда рядом.

Литература завтрашнего дня будет абсолютно свободна от малейших признаков «жизни», от литературщины, от повторения банальностей. Основу ее будут составлять стильно оформленные, «заумные» тексты, состязающиеся в авангардности. Они и будут создавать иллюзию культуры для горстки отважных сопротивляющихся эстетов.

-Литература как провокация?

-Конечно. Провокация – единственный способ формирования интеллектуальной и художественной среды.

Кто-то совершает Поступок. Такое, на что ни у кого прежде не хватило ни смелости, ни фантазии. Тем самым он создает прецедент, на который реальность дает отзыв. Из таких прецедентов и откликов и складывается новейшая культура.

Это есть форма проявления сильной воли. Образец антигуманного мышления. Агрессивности. «Гуманной» провокация быть не может, иначе это пародия на провокацию. Только так разрушается старая традиция. Нащупываются тропинки к «постчеловеческой» интуиции.

-А зачем?

-Чтобы раздвинуть границы, расширить горизонты, преодолеть самих себя, собственные возможности. Попытаться перестать быть такими, какими мы сотворены по прихоти божественного произвола. Только по ту сторону Бога и следует искать Новое.

-То есть это все – творческое проявление богемы?

-Да. «Богема» – это сбрасывание с себя кожи «ветхого» человека. Проникновение за грань своего нынешнего «я». Если искусство авангардно, то оно автоматически обречено на скандал. Надо разрушить навязанный нам гипноз причинно-следственных отношений, террор пространства и времени, тотальный контроль реальности над всем и вся!

Новое – это то, с чем абсолютно никто и никогда не сталкивался. Отважиться на вызов самой Первопричине Бытия могут немногие. Дело их безнадежно. Но ведь искусство актуально лишь благодаря воле к Запредельному. Гений начинает боевые действия за свое освобождение, за истинную свободу творить подлинно Новое, а не перетасовывать старье.

Поэтому провокация может быть направлена только против более сильного, против высшего. В гениальной провокации – корриде – бык ставится на одну доску с человеком и получает право на «человеческую» смерть. В своей корриде с Богом человек получает право на божественно-героическую смерть.

-Но приходят более молодые провокаторы, и ты сам становишься для них лишь объектом для ритуального оплевывания. Я имею в виду Д. Галковского, который в своей статье «Андеграунд» походя расправился среди прочих и с тобой.

-Провокация в искусстве предполагает метафизику, общение с бездной. Для людей же, подобных Галковскому, главное – самоутвердиться. Разрекламировать свое произведение, протолкнуть его в печать, выбиться «в люди».

Когда Мамлеев дал мне его двух- или трехтысячестраничный «Бесконечный тупик», я думал, что это или какой-то глубокий старец написал, угробив всю свою жизнь, или вообще коллективная мистификация. Нет, оказалось автору 28 лет. Ну какой нормальный человек в этом возрасте, вместо того, чтобы любить жизнь и женщин, будет писать многотомную эпопею об общеизвестных истинах!

В свое время я напечатал в «Мулете» его «Письмо Шемякину». Оно было в стиле нашего «семейного альбома». Он пришел ко мне взять экземпляр. Подслеповатый, почти карлик, жирный, выспрашивал какие-то интимные вещи, которые потом, переврав, изложил в газетной статье. Написал, что я беззубый. Посмотри сам, какой я «беззубый»! Что пью коньяк из самовара. Действительно, у меня накануне был день рождения, и московское правительство мне прислало пятилитровую хрустальную бутыль коньяка. Наверное, он ее сослепу и принял за самовар!

-У тебя такие хорошие отношения с московским правительством?

-Я вообще считаю, что люди, подобные мне, должны получать правительственные стипендии. Власть должна понимать, что кто-то должен заниматься и метафизикой.

Обрати внимание, алхимики довольно комфортно существовали при средневековых дворах и тиранах. Имели лаборатории для своих экспериментов.

-Вообще-то тебя считают «правым», «консерватором». Почему?

-Нет более запутанной и деликатной темы, чем ориентация интеллектуала. Я вообще сомневаюсь, что у современного думающего человека могут быть так называемые «убеждения»! Потому-то мы наверняка и не примкнем никогда ни к одной из политических партий.

Другое дело более глубокие, интимные пласты нашего «я». Тут для самоопределение нужно знать широту и долготу, параллель и меридиан. С широтой – ясно. Мы мельтешим среди «окружающего», о котором можно рассуждать и болтать, что угодно. До тех пор, пока эту плоскость мира не пересечет некий мистический меридиан.

С появлением меридиана мир обретает горизонт, протяженность и точку отсчета. Некую «персональную идею», которая и руководит нашими поступками. Большинство населения настолько заморочено и порабощено, что даже не подозревает о наличии интеллектуальных и психологических меридианов или же не принимает их на свой счет. Поэтому мы так легко отдаемся во власть чужих верований и соблазнов!

Что касается вертикали моего личного меридиана, то он действительно включает такие понятия как «евразийство», «державность». Но пока эти термины взяты на вооружение известными мерзавцами, употреблять их в более или менее интеллектуальном контексте мне бы не хотелось. Хотя бы из опасения замарать эти достаточно высокие, тонкие и трудные категории.

-Почему же происходит сейчас их такое «квазиинтеллектуальное» замарывание?

-Вся эта патриотическая нечисть и сволочь отлично знает, чье мясо украла, чьи идеи дискредитирует, и кто эту дискредитацию оплачивает!

Проханов ведь в 60-е годы входил вместе со мной в мистический кружок «на Южинском». Когда «День» еще задумывался, он пригласил меня заведовать отделом культуры. Я пошел на первое заседание редколлегии, посмотрел, кого он себе набрал и больше там никогда не появлялся.

-Но «День» становится популярным.

-Вообще-то Проханов, как мне кажется, нашел определенные структуры, которые дают ему деньги, чтобы он своей газетой мутил воду, а уж они будут ловить в ней рыбку. Например, выталкивать из сферы власти людей, ориентированных на Запад. Проханову наплевать, что в сложившемся контексте он дискредитирует весьма возвышенные идеи.

-Что ты имеешь в виду?

-Если затрагивать область потусторонних, метафизических категорий, то такие сугубо земные и переходящие понятия, как «национальность» и «вероисповедание», рядом с ними неуместны. По большому счету, их так же не существует, как не существует «убеждений».

Возможна лишь космополитическая принадлежность к «малому народу» (выражаясь их языком) интеллектуалов, определяющих ситуацию в мире. Либо к тем, кто ничего не определяет, и от кого ничего не зависит, кто занят исключительно производством и потреблением.

Первые для меня всегда будут «правыми», космополитами и консерваторами. А вторые – «левыми», демократами и патриотами.

Патриотическая нечисть все перевернула. Работая на дураков, она объявила себя элитой! Хороша элита… Хулиганят, солидаризируются с откровенной шпаной и люмпенами. Какие они правые, если апеллируют в массам?..

Истинный интеллектуал всегда должен находиться в оппозиции прежде всего к массовому, коллективному сознанию. Либо «выходцы из народа» уничтожат, поглотят космополитически ориентированный истеблишмент, либо аристократия обуздает эту халявную вольницу, загнав ее в строгие и контролируемые границы.

Я плохой «демократ», еще худший «патриот», да и «консерватором» меня назвать трудно – я не вижу в сегодняшнем мире ни одной ценности, которую стоило бы сохранять и отстаивать.

-А саму Россию?

-Пора понять, что никакой «России» давным-давно нет и больше не будет никогда! Появилось совершенно другое пространство. Вполне конкретное, обширное, метафизически наполненное, в котором нам предстоит существовать и которое необходимо контролировать.

-Для тебя это, случайно, не «пространство Евразии»?

-Да, в идеале неоевразийство как раз идеология такой работы и такого контроля. Как теоретик культуры, я, в частности, занимаюсь проблемами именно евразийского авангарда.

С «державностью» сложнее. В свое время мы с моим другом Толстым написали манифест «имперских державных анархистов». Анархия понималась в нем как духовный бунт против любой монополии на сакральное. Имперскость – как стремление существовать в космополитическом, но органичном пространстве. Державность же мыслилась как наделение этого пространства сильным позитивным мышление. Если угодно – идеологией…

-Ты женат?

-Официально я был женат восемь раз. Последний раз я венчался в церкви, чтобы прервать наконец эту череду. Но, видимо, не исключен и десятый брак.

Вообще в богемной среде это было принято. Когда все по очереди женятся друг на друге. Слава Лен назвал это «групповым гомеостазом».

-А дети есть?

-Нет, я очень хочу, чтобы мной этой мероприятие и закончилось. Сейчас я думаю, это уже и не актуально. Мы на пути к сакральному гермафродитизму. Это более адекватный путь к самосовершенствованию.