Вздыбленная Россия

(Беседа в редакции “Общей газеты”)

 

Общая газета. 1998. 17 сентября.

 

История с комсомолом

– Каким образом вы сочетали ремесло историка с комсомольской работой?

– Почему нынешние реформы проводили выходцы из партии и комсомола?

– Разве не интеллигенция совершила перестройку, а теперь не может понять, что из этого получилось?

– Поступать на истфак МГУ я приехал из поселка Майна Ульяновской области. Я был медалист и решил рискнуть. Вообще жизнь приучила меня к самостоятельности: я был старшим у родителей, отец сначала воевал, потом сидел, мы жили двумя семьями, шесть человек детей. Я как самый сильный, взрослый и высокий выполнял в доме все обязанности. С седьмого класса был уже на приработках: вагоны разгружал, лес пилил, косил, ходил внаем. Эта самостоятельность имела, как мне кажется, огромное значение: я умел принять решение, сделать дело, которое никто за меня не сделает.

Окончив сельскую школу, я и знаниями обладал соответствующими, несмотря на медаль. На истфаке конкурс медалистов был огромный – 15 человек на место, и надо было пройти собеседование. Уровень своих знаний я оценил, стоя у входа в аудиторию, где заседала комиссия. Рядом стояли ребята и спорили, кто входил, а кто не входил в “могучую кучку”. А я и про “кучку”-то впервые слышал. Интересно, думаю, а если меня сейчас о ней спросят? Но веду себя при этом очень уверенно, если не сказать – самоуверенно. Захожу, комиссия начинает меня спрашивать, задали вопросов двенадцать, из которых я более-менее на шесть ответил. Выхожу, а те, кто с “могучей кучкой”, спрашивают: “Ну, как?” Я говорю: “Все, зачислен”. Я и близко не знал, зачислен или нет, но уж им-то должен был достойно ответить.

Исторический факультет закончил сталинским стипендиатом. Для таких было распределение – на выбор. Мне предложили аспирантуру или любой город Советского Союза, кроме Москвы и Ленинграда. Нас было четыре романтика, которые выбрали Красноярск, причем никто из нас там ни разу не был. У меня отец там сидел в лагерях, я и подумал: дай посмотрю, что это такое. Приехали, у нас письмо от ЦК комсомола. В крайкоме спрашивают, чем мы хотим заниматься. Мы говорим: учительствовать и вообще всем, чем угодно. А приехали осенью – уборка урожая, нас и отправили туда на месяц уполномоченными от комсомола. В итоге больше десяти лет комсомольской карьеры: три года был секретарем комитета комсомола Красноярской ГЭС, потом секретарем Красноярского крайкома комсомола, потом зампредседателя Всесоюзной пионерской организации.

Надо сказать, с пионерами мне не везло. Еще в шестом классе школы меня исключили из пионерской организации, причем по политическим соображениям. Однажды я курил в туалете, а какой-то парнишка наябедничал. Я был рослый, а он маленький, мне его бить неудобно, и я пустил окурком ему в затылок. А окурок провалился за рубашку и прожег пионерский галстук. И вот за то, что я “посягнул на частицу красного знамени”, меня перед всей дружиной исключили из пионеров и на две недели – из школы. Я прихожу домой, докладываю это своей бабушке. Она про пионеров ничего не сказала, а про школу спросила: “Что, совсем исключили?” – “Нет, – говорю, – на две недели”. – “А-а, ну тогда ничего”.

И в Центральном совете пионерской организации возник жестокий конфликт. Это был 68-й год, я поехал с инспекцией в Артек, и меня просто поразили тамошние порядки: строем в столовую, строем на берег моря, строем к стадиону, строем репетиции праздников, “речевки”, – все расписано по минутам и все строем. И письма детей – заберите нас отсюдаѕ Как раз в это время хотели вручить премию Ленинского комсомола архитектору Полянскому, который все построил в Артеке таким образом, чтобы необходим был этот зверский режим.

Я написал служебную записку, что не премию нужно давать архитектору, а к ответственности привлечь, что не может существовать детский лагерь в таком виде, что дети должны чувствовать себя раскованно, загорать, отдыхать и прочее. Меня отправили в Академию общественных наук, в аспирантуру. Сейчас это может восприниматься как “ах, Академияѕ” Тогда это воспринималось как явное крушение партийной или комсомольской карьеры. Ясно, что нужного человека никуда не пошлют, а “употребят” на месте. Я занялся историей, защитил диссертацию, был потом проректором Высшей комсомольской школы, где тоже занимался историей, был завсектором Института всеобщей истории, работал в журнале “Коммунист”, откуда, кстати, тоже был уволен в 1986 году за вольнодумство, напечатав статью “Прошлое и мы”. Огромное количество других моих материалов просто не доходило до печати. А потом мой друг Володя Егоров, ныне покойный, работавший тогда в Министерстве образования РСФСР, предложил меня своему начальству на должность ректора Историко-архивного института, с 1991 года – Российского государственного гуманитарного университета.

Надо сказать, советская система была устроена таким образом, что часть умных людей была просто истреблена – в лагерях, или их вымели в эмиграцию. Кто-то продолжал тихо сидеть на своих местах и не высовываться, занимаясь профессионально ремеслом. Аверинцев, Баткин копались в древности, в Возрождении, как правило, в западном, что было поспокойнее. Иногда им удавалось сказать что-то невероятное для советского времени. Так, профессор Зимин написал о глубочайшем различии между галицийскими и московскими князьями. Последних он характеризовал как подлых и коварных коллаборационистов, которые, выступив на стороне татар, казнили и угнетали свой народ хуже, чем любые завоеватели.

Была другая категория неглупых людей, которые хозяйствовали, руководили предприятиями, работали в министерствах и, в том числе, в партии и комсомоле. Те, кого называют “шестидесятниками”, в массе своей не мыслили уничтожения советского строя как такового. Улучшение – да, неприятие многих порядков – да, но безусловное сохранение.

Я не буду говорить о других, но мои мозги были деформированы всеми десятилетиями массированного давления советской идеологии. Возможно, на уровне догадки я где-то раньше постиг ту истину, что советский строй неисправим. Но в совершенное убеждение это перешло в период 1989–1992 годов. Поэтому, когда тебя ловят за руку и говорят: “Ага, вот тут ты говорил так, а теперь иначе, тебе верить нельзя”, – я считаю, что нормальный человек это тот, который меняет свои взгляды, если все факты, вся логика вопиют против них. Только ненормальный, несмотря ни на что, может оставаться на своих прежних позициях. Не так уж и плохо, когда многие из нас, несмотря на всю свою умственную деформацию, все-таки выруливают на более правильное и основательное понимание происходящего.

Несмотря на то что массовое сознание в России как было, так и остается мифологическим или фиктивным. Вся школа и вся практика были многие столетия авторитарными. Люди и помыслить не могли, что окружающее может быть каким-то иным, нежели в них вдолбили. А мифологическое или фиктивное сознание – благоприятнейшая почва для любых манипуляций. Оно и сфабриковано так, чтобы им можно было манипулировать.

Фикций этого сознания и сейчас сколько угодно. Одна из них – об интеллигенции как двигателе перестройки. Никакой интеллигенции давно уже нет. Это явление, уходящее корнями в русский XIXвек, заключалось в служении народу или “радении за народ” как в некой профессии. Такие люди потом сделались профессиональными революционерами, вокруг них напустили ореол правдивости и святости, и так это понятие докочевало до нашего времени.

Перестройку начала никакая не интеллигенция, а Горбачев как выразитель интересов номенклатуры. Когда на уровне массового сознания номенклатуры стало очевидным, что “звездные войны” мы проиграли, что на нефтедоллары жить невозможно, что технологии у нас, в основном, устаревшие, тогда и появился Горбачев. На своем невнятном языке он говорил то про одно, то про другое, а мы “выслушивали” из его речи то, что хотели услышать. Он же свято был убежден, что надо сохранить социализм, сохранить КПСС, сохранить Советский Союз. Не допустить их краха. Не понимая, что крах становится все более неизбежным. Потому что сохранить военно-промышленный комплекс, на котором держались производство и все связи в народном хозяйстве, можно только войной и силой, для которых все и создавалось.

 

Русская жизнь в сослагательном наклонении

– Ваше мнение о роли Ельцина в истории?

– Почему в 1992 году вы ушли от активной политической деятельности?

– С чем как историк вы можете сравнить происходящее сегодня в России?

– Не буду говорить “мы”. Я был сопредседателем Межрегиональной группы и воспринимал Ельцина как человека, реально противостоящего власти, возглавляемой Горбачевым, – в чем не сомневался. Во-вторых, он олицетворял для меня человека и политика, который разделяет большинство убеждений и идеалов, культивируемых в Межрегиональной группе, устремлений в основе своей либеральных, демократических, антикоммунистических и антигебешных. Поддерживая его, я нисколько не лукавил. Хотя, если вспомнить, Ельцин среди межрегионалов никогда активности не проявлял. Ни на одном из множества наших собраний он не выступил с докладом, где бы внятно изложил свои взгляды. Видимо, нам хотелось думать, что такие взгляды у него есть, что они последовательные и основательные.

Анализируя сегодня свою тогдашнюю позицию, может, и надо признать ее в какой-то мере нереалистичность. Но, вообще говоря, из чего тут исходить? Из того, что “что есть, то и есть, и будь доволен, не трепыхайся?” Я исхожу из другого: если даже реально что-то сделать трудно, но это следует делать или говорить, – то и делать, и говорить надо, независимо от последствий. Иначе человек превращается в скотину. Если все романтические устремления, часто и поделом критикуемые, отвергнуть вовсе, то и со многими человеческими качествами придется распрощаться.

Говорить, будто мы тогдашними действиями несем ответственность за Ельцина сегодняшнего, значит мыслить в “причинно-следственной” манере. Между тем, что было тогда, и тем, что есть сегодня, – такая пропасть, такой разрыв, так противоречивы переходы, ситуации и события, что говорить о нынешней системе как уходящей корнями в 91-й год совершенно неверно.

Известна точка зрения: в истории не может быть сослагательного наклонения. Я считаю, напротив, в истории только сослагательные наклонения и должны быть. Соотношения сил тогда известны, но что случилось бы, поступи этот человек иначе? И снова рассмотреть открывающиеся возможности.

Все пошло бы совершенно иначе, не сверни президент гайдаровских начинаний и попыток двигаться в сторону демократии и либерализма. То же касается Чубайса: он пытался сделать несколько рывков, но каждый раз получал по рукам. Да и нынешние силы, сформировавшиеся во главе с Кириенко, оказались не востребованы ни обществом, ни президентом.

Другой вопрос, почему события развивались именно так, как случилось, а не так, как кто-то пытался их направить. Очевидно, причина в самом обществе, в людях, в россиянах. Вспоминают о “десятилетиях коммунистического гнета”, а я говорю о столетиях деспотии и насилия, создавших в России ту “соборность молчания и покорности”, которую представляют и поныне наши соотечественники.

Сегодня, когда мы уже достигли дна, можно оценить, чем власть под руководством Ельцина и Черномырдина занималась в последние пять-шесть лет. Прежде всего, она экспортировала газ, нефть и другие природные ресурсы. Во-вторых, наращивала внутренние и внешние долги. Далее – разнообразила и увеличивала налоги, воевала в Чечне, взращивала тех, кого сегодня именуют “олигархами”. Последнее явление можно назвать и по-другому: например, формированием паразитического капитала, укреплением “естественных” и “неестественных” монополий, перекачиванием денег из государственного бюджета в частные карманы. Дальше, наращивала бартер, истребляя деньги как инструмент функционирования экономики. Раскрыла все двери для того, чтобы даже паразитический капитал бежал за рубеж, а не сосредоточивался в стране. И, наконец, – приватизировала средства массовой информации. Это уже не просто “взращивание олигархов”, а закрепление статус-кво, гарантия необратимости сделанного.

А чего не сделали? Не снижали налоги и, тем самым, не стимулировали развитие отечественного производства, особенно малых и средних предприятий, и частного сектора как такового. Не позволили фермеру зацепиться за землю. Говорили о возможной аренде цехов или предприятий с последующим акционированием и приватизацией, но директора быстро смекнули что к чему (потому что уже были фактическими собственниками “своих” предприятий), и очередная возможность развивать частный сектор заглохла на корню.

Многие видели, что происходит, и понимали, что надо делать, но все заглушали СМИ – их мощный хор обеспечивал сохранение власти за теми, кто все это творил. Измеряли рейтинги, раздували “книжное дело”, выбрасывали компромат, потом напрямую обратились к массам: “Выходите!”. Вышли шахтеры, так называемые “ученые”, студенты. Все делалось и делается, чтобы сохранить незыблемым господство паразитического капитала, отвлечь от сути, от решения принципиальных вопросов.

Будь у Ельцина политическая воля действовать в ином направлении, и ситуация была бы иной. Где еще можно было эту волю искать? Не в парламенте же, который “заморозил” земельный кодекс и не давал снижать налоги, олицетворяя, с одной стороны, упомянутую “молчаливую и покорную” соборность, а с другой – обеспечивая корпоративные интересы все той же плутократии (“олигархии”).

Президент, безусловно, мог многое. Но предпочел думать о себе, о том, как остаться у власти, и в результате стал выразителем интересов тех самых “олигархов”, одним из которых сам, между прочим, и является. Как и Черномырдин.

Почему я ушел от активной политической деятельности? Тому причиной два обстоятельства. Во-первых, личная профессиональная непригодность. Политику-профессионалу необходим некий набор обязательных качеств. Например, умение не говорить правду, когда говорить ее невыгодно, – совершенно нормальное политическое качество. Конечно, некоторые используют его аляповато и невпопад, но есть и такие, кто пользуется им умело, про них-то и говорят: “Смотрите, какой хороший политик”. Другое качество номер один – компромиссность. Я как историк привык докапываться до истины, и тут для меня никаких компромиссов быть не может. Или – умение работать локтями. Не говорю, хорошо или плохо, что я такими качествами не обладаю, но всегда знал, что политик из меня не получится.

Второе обстоятельство – те элементы политики Б.Н. Ельцина в первый период его президентства, которые меня никак не устраивали. Все их сейчас уже сложно перечислить, да и не нужно, наверно. Его исчезновение после избрания президентом. Ваучеры “по Чубайсу”, требовавшие более вразумительного разговора. Да и многое другое не соответствовало моим ожиданиям и убеждениям. Состоялись две встречи с президентом, на которые я приходил с другими представителями “ДемРоссии”. Получалось, однако, так, что я один говорил о том, как надо и как не надо. Я думал, меня молча поддерживают. Оказалось – нет. Когда на совете “Демократической России” я членораздельно сказал, что наше движение должно быть в оппозиции к подобной политике, меня поддержали только Баткин и Буртин. Остальные сочли нас чудаками и сделали все, чтобы сначала изолировать, а потом и выбросить из движения. В 1992 году многим хотелось поближе к власти.

Получилось то, что получилось, но этого можно и нужно было избежать. У нас так и не появились институты гражданского общества. У нас нет экономики в нормальном смысле этого слова. Происходящее более всего сравнимо с наблюдаемым в азиатских странах – Таиланде, Индонезии, Японии: искусственное накачивание деньгами из-за рубежа и не соответствующая этому количеству денег реальная экономика.

Однако на историческом фоне, думаю, наш случай – уникальный. Столь произвольно созданного организма, включая экономику, которую надо брать в кавычки, нет нигде. Ведь еще с Петра I повелось: эволюционных процессов все меньше и меньше, а на их место приходят волевые решения по созданию каких-то искусственных монстров. Процесс этот достиг пика где-то в середине 1980-х годов, и следствие его – теперешний распад. Под искусственными напластованиями российского общества слишком много веков.

 

Фиктивное сознание породило фиктивную жизнь

– Какую цель вы преследуете как ректор РГГУ?

– Как изменилось сегодняшнее поколение студентов?

– Какие перспективы, на ваш взгляд, у России?

– Я говорил о мифологичности, или фиктивности, массового сознания в России. Оказывается, и сегодня выгодно культивировать фикцию: фиктивное сознание мирится с фиктивным рынком, который выгоден малому числу людей, пытающихся управлять страной. И “простому народу” так жить удобнее. Как говорят на улицах и на кухнях? “Они” довели Россию. “Они” разграбили страну. Но никогда – “мы”. А “я” вообще сторона страдательная. Есть “начальство”, которое ворует, грабит и т. д. Почему так? Потому что как только посмотришь на себя, редко когда не обнаружишь вора, или палача, или убийцу. Кому охота в этом сознаваться?..

Сознание россиян веками формировалось для манипуляций. И началось это задолго до советской власти. Чтобы в голове не возникало лишних вопросов, очень усердно поработало православие. Или взять старое образование. “История государства Российского” Карамзина: одна-единственная версия событий, и никак иначе. Ключевский – куда уж либеральней, но и у него то же самое. Советская школа: знание – это нечто, что можно и должно в ученика впихнуть. В школу за знаниями, как в распределитель за пайком. В итоге получается человек, готовый к тому, чтобы им манипулировали. Даже неважно, кто манипулирует: социалисты, капиталисты, “олигархи”.

Свою задачу как ректора вижу в том, чтобы авторитарную модель образования заменить развивающей. Такое обучение направлено не на то, чтобы студент знал сумму ответов на заранее сформулированные вопросы, а на то, чтобы он сам умел формулировать новые во-просы и искать ответы на них.

Мифов и фикций полно не только в нашем сознании. Преподаваемое знание часто ни на чем не основано, кроме господствующей идеологии. А имя этой идеологии – официально насаждаемый, “государственный” патриотизм. Спросите любого русского, кто таков Дмитрий Донской? Куликовская битва, освобождение от татар... Да если бы он сам услышал про “освобождение от татар”, то повредился бы в уме. Потому что царем, которого он признавал, был именно татарский царь. Побитый Мамай – самозванец и узурпатор, от него Дмитрий татарского царя защищал. Ничего даже близкого к “освобождению от татар” у него в голове не было. Теперь же – святая святых нашей истории.

Герой, святой и наше знамя – Александр Невский. Убивал русских, обрезал им носы и уши так, как сами татары не резали, причем делал это совершенно сознательно. Обещал татарам: “Соберу вам дани больше, чем вы сможете, – но за это подмогните мне побить соседей.” И подмогли, и побили. И дали за то титул великого князя.

Война... Абсолютно все надо пересматривать, переосмысливать понятия. Сейчас мы создаем учебное пособие “Россия в XX веке”, пытаемся в нем сформулировать многие проблемы, над разрешением которых должны работать студенты.

Кроме нас развивающее образование практикуют несколько десятков школ и университетов. Мы хотим создать некий университетский округ, куда входили бы школы, педагогические лаборатории и где осуществлялся бы научный поиск. Округ, опирающийся не на административное или финансовое единство, – но на идейной.

Если сравнивать нынешнюю молодежь в своей массе с моим, например, поколением, то ее отличает, конечно, большая прагматичность. В бизнесе это проявляется как желание возможно бЧльше “загрести”, обеспечить свое личное благополучие. В учебе – столь же большая жадность к знаниям и требовательность. Совсем недавно и представить было невозможно, что неявка преподавателя на лекцию повлечет за собой поход студентов с жалобой на него в деканат.

Думаю, ударившись о дно, экономика начнет подниматься, и тут для молодых людей открывается огромное поприще. То, что мы рано или поздно вырулим, – несомненно. Правда, для меня большой вопрос: будет ли это нечто “вырулившее” – Россия в ее нынешних границах?

Многие сегодня уже смирились, что Закавказье, так же как Прибалтика, как Средняя Азия, – земли, Россией завоеванные и насильно к ней присоединенные. Но по отношению к Северному Кавказу мнение иное: это – наша земля. Тем более – Казань. Однако если вдуматься, какая разница, когда завоевали – в XVI или XIX веке?

С другой стороны, посмотрим на расстояние между Владивостоком и Калининградом. В какой мере возможно сегодня нормальное функционирование такого колоссального организма с центром в Москве? Вопрос непростой.

Из 89 регионов только 7 – доноры, остальные в разной степени на дотации федерального “Центра”. Как, в принципе, возможно собрать на местах, передать в Москву и перераспределить доходы? Неважно, что при этом будет – капитализм, социализм. Нынешние российские регионы складывались не в ходе естественной эволюции. Уральский регион возник от нужды в танках и металле для них, Красноярский – потому что потребны были ракеты и атомная энергия. В естественных условиях они существовать не могут. Их и скрепляли такими мощными скрепами, как армия, КПСС, КГБ и прочие инструменты насилия. А как могут существовать без них города-гиганты, вообще умеющие делать только “пушки вместо масла”?

Над Россией вдоволь поиздевались сначала цари, а потом большевики: вечно пригибали, чего-то требуя от нее. Что было нужно Петру I, Николаю II, Сталину или Брежневу? Все это завоевать, а потом удержать. Вся историческая жизнь России и ушла, чтобы завоевать и удержать...

И возникает очередной вопрос: как такая Россия может существовать дальше? Разве можно не видеть, что переживаемый нами кризис гораздо глубже, нежели просто финансовый? Ни Горбачев, ни Ельцин даже близко о том не задумались. У них – “напряженность с регионами”, и мысли только о том, как ловчее регионы облапошить.

Но если взглянуть на сегодняшнюю Россию с точки зрения истории, нельзя не увидеть, как уродливо она компоновалась веками, какие возникли перегибы и перекосы, в какой высокой мере всегда присутствовал милитаризм, как все социальные институты отучали работать на человека, заставляя работать только на силу и на войну. Вот сегодня вся история России и встала дыбом.

 

 

Первая | Генеральный каталог | Библиография | Светская жизнь | Книжный угол | Автопортрет в интерьере | Проза | Книги и альбомы | Хронограф | Портреты, беседы, монологи | Путешествия | Статьи | Дневник похождений