1299.Интервью с Николаем Климонтовичем (РГ, 2006, 7 апреля)

Будем возделывать свой сад

Интервью с писателем Николаем Климонтовичем

Климонтович Коля

Литература

Игорь Шевелев

Только что в весеннем номере журнала «Октябрь» началась публикация книги Николая Климонтовича «Последние назидания». В издательстве «Зебра» выходит книга-трилогия маленьких романов писателя. Хороший повод поговорить о творчестве на фоне общей литературной ситуации.

Российская газета / Начнем с приятного информационного повода, с только что вычитанной верстки для издательства «Зебра», где выходит трилогия твоих коротких романов, как ты сам их называешь.

Николай Климонтович / Редакторы упрямо называют их повестями. Маленькие трагедии могут быть, а вот короткие романы – никак. Это, наверное, наша национальная традиция: Белкин поставлял именно повести. И «Бедная Лиза» тоже не роман. Поэтому, как в старом анекдоте, «пусть тоже слушает полонез Огинского». Общий смысл этого «воспитания автора»: нужно быть скромнее. То есть скромный автор, если он не Гоголь, не может сам определить собственный жанр. Это Николаю Васильевичу можно было назвать свой роман хоть поэмой, а ты уж будь добр…

РГ / Это так принципиально?

Климонтович / Ровно настолько, насколько автору хочется распоряжаться собственным добром. В результате, именно он будет отвечать за свою книгу, даже за анонимный редакционный врез, даже за идиотского цвета обложку. Если что-то будет не так, редактор тут же умоет руки. И ты никогда ничего не докажешь. Если кем-то на обложке книги написано из неясных рекламных целей, что ты в прошлой жизни был, скажем, крокодил, тебе уж никогда не отмыться и не прослыть антилопой. Я много раз на этом обжигался, и знаю, что надо все проверять до последней строки и закорючки.

РГ / А редакция и издательство не заинтересованы в выпуске качественной продукции?

Климонтович / Теоретически заинтересованы. Но любое издательство в известном смысле анонимно и, как следствие, бесхозно: сам хозяин редко вникает в ход дел. У него не доходят руки, и он полагает, что нанятым работникам можно довериться. Это приятное заблуждение любого собственника: он отчего-то считает, что его кровное дело другие должны любить, как свое. Чаще всего это не так. Не говоря о том, что хозяин редко знает, что, собственно, надо делать, и с кого что спрашивать.

РГ / Немного подробнее о самой книге.

Климонтович / Книга называется "Только остров". Она имеет подзаголовок, определяющий жанр - "маленькие романы". Все три вещи в разные годы были опубликованы в журнале "Октябрь" - "Последняя газета", "Мы, значит, армяне, а вы на гобое" и, собственно, "Только остров". Речь идет о "лишних людях" нашего времени: о поколении русских интеллигентов, - один писатель, другой музыкант, третий библиограф и специалист по Сведенборгу, - середина жизни которых пришлась на разлом времен, на исторический перелом в бытии страны. Их молодость осталась за горизонтом, в "другой стране", а в новой они почувствовали себя эмигрантами. Им уже около сорока, но им приходиться учиться жить заново.

РГ / Не закрывает ли в нынешней литературе тема воспоминаний и ностальгии – текущую действительность?

Климонтович / Надо учитывать, что память – само вещество литературы. Дистанция, отделяющая автора от материала во времени, есть его оптика. Ностальгия это источник вдохновения и переживания раз прожитого – заново. И надо ли говорить, что прошлое всегда более остро и пряно, чем окружающее нас нынче. Счастлив тот автор, для которого самая острая, самая ностальгическая и самая задушевная книга становится последней: как, например, "Хаджи Мурат". И несчастен тот, кто свою лучшую книгу написал в молодости – как "Зависть" Олеши, к примеру, а потом Бог рога уже не дал. Кстати, интересно, что к детству и юности почти всякий писатель оборачивается - дважды. Один раз в дебюте, второй раз - обладая уже совсем иным взглядом - перед смертью. Тот же толстовский "Хаджи Мурат" симметричен по материалу "Казакам".

РГ / В весенних номерах журнала «Октябрь» напечатаны первые части твоей новой книги «Последние назидания». Она разве не о том, что сейчас?

Климонтович / Нет, буквально на днях я сообразил, что это как бы третья попытка написать об одном и том же: о собственном детстве и становлении. Материал практически тот же: моя семья, 60-ые, прощание с тягостным прошлым, попытка поколения родителей начать жить заново. Но как разительно иначе мне все это виделось двадцать лет назад, когда я писал «Фотографирование и прочие игры», и десять лет назад, когда написан роман «Дорога в Рим». В тридцать ты все видишь и вспоминаешь совсем иначе, чем в пятьдесят.

РГ / Ты много раз говорил о своем поколении. Можно ли сказать, что твои сочинения, кроме общечеловеческих проблем, посвящены еще особым проблемам именно этой генерации?

Климонтович / Мы, можно сказать, неинтересное поколение – без внешней биографии. На нашу долю не выпало ни войны, ни голода, ни лишений, ни даже приличных репрессий. Мы читали книжки, гоняли в футбол, хотели иметь модные штаны, слушали Баха и Ролинг Стоунс. Даже такая вещь, как эротическое становление, далось нашему поколению без натуги: не было ни серьезных запретов, ни тяжких последствий драйзеровского плана с «воздаянием за грехопадение». Все как-то обходилось. Но это внешне. Зато у нас было много свободного времени для тоски, для сновидений, для самоедства и рефлексий. То есть, в конечном счете, для занятий литературой в собственном смысле, - без мемуаров партизан.

РГ / Многие коллеги-журналисты до сих пор припоминают твой роман «Последняя газета» и обижаются за профессию. При этом ты продолжаешь работать в печатных СМИ в роли колумниста. Твой взгляд на сегодняшнюю газету изменился?

Климонтович / В той давней книге речь шла не о том или ином органе печати. И не о конкретных его сотрудниках. Речь там велась о драме писателя, который хотел бы, чтобы его не трогали и дали возможность сочинительствовать, так сказать, для вечности. А вместо этого ему пришлось для прокорма идти служить в ежедневную газету. Проблема была в столкновении старой модели бытия, как вседневного возделывания своего сада, и новой модели служения чужим, внеположенным целям. Герой ощущает всякий день, что вместо вечного он занимается текучкой, вместо высокого служения – поденщиной, что его книги могли бы стоять на библиотечной полке, а в его статьи завтра будут заворачивать селедку. Абсолютно вечная коллизия, знакомая любому, кто ступил на почву художества. Нет, взгляд не изменился, но обретено больше смирения.