Игорь Шевелев
Вперед к андрогину
Американский профессор и культуролог Михаил Эпштейн об искусстве любви
Летом в Москву съезжаются американские профессора читать лекции, издавать монографии, на свидание с исторической родиной и друзьями. Один из них – известный философ, культуролог, писатель Михаил Эпштейн, профессор университета Эмори в Атланте. На сей раз слушателей его лекций о языковых расширениях, о культурологии нового тысячелетия ждал сюрприз. Среди заявленных тем была – эротология, новая наука о любви.
- В чем дело, Михаил Наумович? Года обычно клонят к суровой прозе, а не к ветреной любви…
- Нет, вдруг выясняется, что остается лишь любовь. Бог есть любовь, человек есть любовь, и профессиональное призвание есть любовь. Если ты равнодушен к предмету занятий, к тому же языку, не хочешь рождать в языке и от языка, - то это все мертво: медь звенящая и кимвал бряцающий, по слову апостола Павла. Так что минувший мой писательский год прошел под знаком науки о любви, эротологии, - я написал несколько эссе, задумал книгу, и то, что я писал раньше на эту тему, стало врастать в замысел.
- Надо ли придумывать новую науку, есть уже, кажется, сексология?
- Сексология родилась как наука о патологиях половых отношений. И то, что она настолько распространилась в обществе, претендуя на изучение и открытие всех взаимоотношений между полами и даже внутри одного пола, - указывает на медицинский и клинический источник этой парадигмы мышления современной культуры.
- Эротология это еще и древние трактаты о любви, вроде Камасутры или «Ветки персика»?
- Да, древние трактаты о любви, из-за которых эротологию понимают, как мифологическую отрасль сексологии. Как из алхимии выросла химия, так из этих древних трактатов, как некоего ненаучного предварения – сексология. Я же полагаю, что эротология это просто другая наука – гуманитарная наука, в отличие от сексологии как науки естественной, граничащей с физиологией и медициной, изучающей то общее, что есть в сексуальных отправлениях человека и животных.
- А эротология - животных отбрасывает?
- Да, эротология имеет дело с любовью как человеческим феноменом. И в этом она взаимодействует с эстетикой и с теорией искусства, с философией, лингвистикой, теологией.
- Что же отделяет нас от животного секса?
- Вы обращали внимание на особенность человеческих желаний? Они – именно желания, а не хотения. Даже в обыденном языке мы говорим – «хочу есть», «хочу пить», «хочу посмотреть». Но – «желаю славы», «желаю богатства», «желаю бессмертия». Есть такой словарь «сочетаемости слов русского языка», который показывает, что желание, в отличие от хотения, обращено на нечто недостижимое, невоплотимое. Хотение обращено на то, чем можно насытиться. Смысл желания в том, чтобы желать еще больше. Бессмертие или славу, как и любовь, невозможно употребить. Желание наслаждается не разрядкой, а продлением в бесконечность.
- Многие задумаются, как же этого достичь?
- Отсюда мучительная диалектика желания. Животные быстро кончают. В то время как человек хочет продлить бесконечно свое удовлетворение от неудовлетворенного желания. Совсем недавно мы отметили 150-летие Фрейда. Он как раз писал о репрессиях, которые общество и реальность обрушивают на бесконечность желания. Либидо, подавляясь, обращается в невроз. Тут я несогласен с Фрейдом: механизмы подавления желания исходят от самого желания подавлять себя, при этом усиливаясь. Это как пресс, который превращает сок винограда в вино. Человеческое желание само накладывает на себя табу, репрессирует, украшает предмет любви, делая недоступным. Культура – это расцвет желания, которое отсрочивает свое удовлетворение и тем усиливает его.
- Чем больше преград, тем лучше?
- Да, любимое тело надо одеть в платье, окружить преградами. Поскольку человеческое желание направлено не на тело, а на себя: я желаю, чтобы меня желали! Человеку надо быть желанным тем, кого он желает. Это взаимное отражение желаний похоже на бесконечность отражений в наставленных друг на друга зеркалах.
- Какие еще понятия есть в новой науке эротологии?
- Как в науке о языке есть единицы значений, так в эротологии единицы эротического отношения – эротемы, означающие переступание через грань дозволенного. Для кого-то такой эротемой может быть совокупление с таиландкой на крыше небоскреба. Для другого – прикосновение к мизинцу любимого существа, как для Вертера. Когда он прикоснулся к мизинцу Лоты, он почувствовал страдание, потому хотел почувствовать желанен ли он, и ощутил свою нежеланность. У Бунина в «Темных аллеях» описаны многочисленные эротемы, задающие динамику любовному сюжету. Приближение к границе недоступного дарует напряженность наслаждения. В отношениях с вакханкой нет границы, нет и ее переступания.
- Мастером эротем был еще Федор Павлович Карамазов у Достоевского.
- Да, он знал цену желания, и главным предметом его сладострастия и развратных помыслов были «мовешки» - тут граница проходит через их внесексуальную внешность и манеры. Вообще же надо различать разврат и сладострастие. Разврат оперирует гиперболами – скольких вылюбил, сколько семени пролил. Сладострастие же испытывает максимальное удовлетворение от самого процесса переступания границы, от упоения недозволенным, которое ты сам таковым и объявил. В русской поэзии и литературе прослеживается два типа поэтов – сладострастников и развратников.
- Ну, вот уже и скандал с оскорблением чувств верующих в литературу?
- Я не имею в виду их практического поведения, а уж, тем более, оценки их. Это тип психологической личности. У Блока ощущается структура разврата, состояние скуки, как результата его. Перед тем, кому ничего не желанно, простерта пустыня. А сладострастник бережет ауру недозволенности, чтобы еще и еще раз ее переступаться. У Пастернака, притом что он не был сладострастником в практическом смысле, эта структура есть: прикасаться и отдергиваться.
- А Есенин, другой герой телесериалов?
- Есенин – развратник, испытывающий быстро наступающее опустошение. Многократные излияния и соития ничего не оставляют после себя, тогда как сладострастие – это накопительное, а не расточительное отношение. Это, скорее, пушкинский Скупой рыцарь.
- Интервью - пунктир, а где можно прочитать об этом подробно?
- Моя работа «Поэтика желания» в сокращенном виде печаталась в журнале «Звезда», вошла в мою книгу «Знак пробела», а в расширенном виде должна выйти в книге «Философия тела» в издательстве «Алетейа». Самое важное для меня - разделение сексуального, эротического и, собственно, любовного. Сексуальное – механизм, созданный природой для размножения организмов. В этом мы – часть животного мира. Эротическое – способ умножить само наслаждение, а не его продукты. Человек – смертное существо, как животное, но он знает о своей смертности и старается оттянуть этот момент, продлевая эротическое наслаждение, оттягивая оргазм и эякуляцию. Сексуальное природно, а эротическое – культурно.
- А любовь?
- Это третий этаж. Если эротика стремится обрести бессмертие, то любовь обнаруживает это бессмертное в другом существе. При этом сам ты можешь стать бессмертным только с ним. – друг для друга и друг через друга. На этом уровне размышляет Платон в «Пире», размышляет Владимир Соловьев в лучшем своем произведении «Смысл любви». Ты не род свой попираешь, как в эротике. Ты себя, индивида, превозмогаешь тем сверхличным, что обще между тобой и другим и объединяет вас. Абсолютное дано человеку в том, чему он соразмерен. И любовь – редкая соразмерность двух существ, через которую им дано почувствовать абсолютное.
- Стать андрогинном?
- Да, познать тот андрогин, - двуполое, двулицее, двузадое существо, о котором говорит Платон. То целостное существо, разделенное на две части, которые всю жизнь тянутся друг к другу, чтобы возродить утраченное целое. И тут каждая струнка в одном существе отзывается на струнку в другом. Такая любовь часто заводит разговор о смерти, потому что не боится ее, бросая ей вызов. Ибо видит перед собой конец жизни, через который только им двоим и вдвоем – и дано перешагнуть.
- Еще одна граница для сладострастного перешагивания?
- И для разглаживания. Каждое животное после соития печально, - пишет Аристотель, добавляя, правда: кроме женщины и курицы. Бердяев, склеивая эрос и любовь, говорит, что сексуальный акт приводит не к соединению любящих, а к еще большему их разъединению. Мне кажется, что в настоящей любви печали от семяизлияния, как от малой смерти, не происходит, потому что и смерти для нее нет. Наоборот, происходит соединение четырех составляющих любви – желания, вдохновения, нежности и жалости. И ты чувствуешь себя не выброшенным в поток времени из вневременности оргазма, а всю ту музыку, что звучала на протяжении близости, ощущаешь единовременной как архитектурный ансамбль. Где «мое» и «твое» становится «нашим», которое уже невозможно разъять на части.
Первая | Генеральный каталог | Библиография | Светская жизнь | Книжный угол | Автопортрет в интерьере | Проза | Книги и альбомы | Хронограф | Портреты, беседы, монологи | Путешествия | Статьи
