Год погоды. 23 июля

День без себя

Год погоды. 23 июля

23 июля. Когда тучи, парит невероятно. Когда выходит солнце, дует ветер. Чтобы убрать лишний живот, надо полностью измениться самому, превратиться, например, в бабочку, ничего не бояться. Тогда усы, которые всегда считал декоративными, вдруг расскажут, куда путь держать.

Забавное приключение. Раньше такого не было, и поэтому оно кажется последним. В то время как это только начало. Вылетать прямо из окна пока не рискуешь, все-таки восьмой этаж. Зато сквозняк оживляет. Сдохший было мир кажется наполненным невидимыми излучениями и электромагнитными волнами. Возможно, это предрассудок, а, возможно, указание на будущее. Тихо свербит в носу.

Телефонные звонки это как те же невидимые волны, витают кругом, но потом обязательно наступает тишина. Всякое живое существо, будь то гусеница или милиционер, влечет за собой свою особую физику и мысли. Чем меньше ешь, тем выправка лучше. Там, где тебе увиделась еще одна закрытая дверь, там исчезла целая стена, и ты полетел, вихляя с непривычки задом, к ближайшему лесу, легкий и на время счастливый.

Так, отказавшись от еды, вдруг начинаешь замечать всюду ее странное присутствие, - на улице, в книгах, на кухне, в телевизоре. Ты со все большим интересом ее познаешь, как диковинную страну, в которую вдруг забросило экзотическое путешествие. Так щуплый Похлебкин, знаток кухонь мира, жил в подмосковной хрущобе с проржавленной тараканьей плитой, которой явно никогда не пользовался. Еда окружает нас повсюду, скрывая более важное. И не надо бояться того, что обратного пути нет. Впереди откроются новые перспективы, как и бывает в любом путешествии, когда ты думаешь о том, что увидишь впереди, а не о том, что оставил сзади.

У него выпали зубы и отросли крылья. Прежде он думал, что, если не будет смысла в жизни, то надо просто перестать дышать, и это выход. Теперь же он дышал, ни о чем не думая. А, перестав есть, он с любопытством увидел себя в качестве еды для кого-то другого, и, значит, явилась цель в ожидании того, чем эта дегустация его закончится.

Он, как шелкопряд, оказался в состоянии вить из себя непрерывную нить повествования, чем и занялся, не отвлекаясь более ни на что другое. Сначала немного подташнивало, как будто не выспался. Впрочем, точнее это было назвать сосанием под ложечкой. Ему приносили блюдечко с медом. Он так и мог до сих пор понять смысла еды. Тут была большая тайна. Мир, который не хотел его, для чего-то его подкармливал, чтобы, наверное, скормить, в свою очередь, кому-то еще. Например, в виде китайского шелка или умной, душещипательной книги, которую можно приспособить для воспитания молодняка, годящегося в переработку. Еда, право, не имела к нему никакого отношения. Она нужна была только для разбухания того гнойного прыща, который он собой представлял, загораживая к тому же то важное, что он мог увидеть вокруг и передать на словах, которые, впрочем, тоже никто не услышит. Но тут кто-то посыпал нафталином место, где он всегда сидел, ему пришлось перелететь на другое, подальше от книг, и тут его и прихлопнули.