Год погоды. 18 октября

Мученица Харитина

18 октября. Что-то неуловимо и неотступно дребезжит внутри, не давая спокойно жить, мандраж какой-то. Говоришь себе, что это от того, что рано встал, мало спал, сел за стол писать. Но и это - то же беспокойство непонятно о чем, согнавшее его с постели. Наверное, потому, что светит солнце, а на подходе дождь. Надо считать, что Харитина ни причем. Берегиня в этот день катает шерсть на валенки, привязывает нитку на левое запястье, не знает, что еще придумать такого от порчи и сглазу. Пошел бы в парк гулять, да почел за лучшее не выходить никуда из дому. Слушал сперва, как за стеной бабы пели на засидках, а потом сам включил погромче джаз, чтобы забить их воющие тоскливые звуки, и так тошно. Харитины – первые холстины. Бабы начинают свою зимнюю пряжу. Снег, что ли, ткут. Как у Пастернака: «Ты появишься у двери в чем-то белом, без причуд, в чем-то впрямь из тех материй, из которых хлопья шьют»? Заодно присматривался к воронам и галкам, - если они вьются в воздухе, а облака идут против ветра, то будет снег. А если нет ветра, то будет похолодание.

Ага, вспомнил, накануне перебрал Ерофеича, как лекарство от зябкого Ерофея, - надо было пробу снять от настоянной с лета на травах лечебной водки. Снаружи, вроде бы, еще и тепло в середине дня, а в ушах бухает, и в душе как-то смерзлось. По ночам, когда ветер дует не со стороны помойки и не от газгольдерного завода, воздух тоже все крепче настоян на осенней траве и листьях. Зря только ужинал перед сном, теперь тошнит, а воздуха вполне хватило бы, прозрачного со слезой, и не надо было бы всуе поминать модные среди школьниц слова булемия и анорексия. Сходил в сортир, выблевал макароны с соусом от наполовину скисшей курицы, и снова пошел нюхать воздух, прежде чем, как говорит жена, закурить и все испортить.

В такие ночи думаешь плюнуть на все и писать после года погоды – год запахом, внимая слой за слоем время и память, пробираясь к тому, что вбито в основание этого холста с краской, который мы называем жизнью. А вместо этого опять все упрется в астрологическое хождение вечных светил, зверей и людей, погрязших в расчетах своих независимых, как мелодические темы, орбит. Все эти Павичи-Шмавичи, разнородная толпа небесных жителей, устраивающих нам оттуда эту земную гадость.

День так и случился, весь облитый дождливой слизью, облачностью, кладбищенскими запахами и настроением. Он уже не мог слышать сладких запахов цветов, напоминающих ему о могиле. Мокрое облако закрывало до середины трубу крематория, деревья на аллее выстроились в исподнем, все дорожки были завалены скрученными листьями, то же на газонах, только там еще проглядывала наружу зеленая трава. В такой жидкий день понимаешь, что уже скоро твоя очередь. Все остальное вряд ли имеет значение. Надо бы напоследок собраться с духом, но непрерывно звонит телефон. Всем, видимо, нелегко быть с самими собой, но придется. Он заметил, что, идя по улице, издает какие-то странные звуки. Для чего, зачем? Мало ли, что трясет всего. В России, конечно, тяжело жить, зато умирать гораздо легче, чем где-либо, настолько сильна радость, что конец унижениям и отмучался. Давно пора.