annet   

Как отмечали Новый год на работе.

Некоторые решили, что их не позвали, потому что не получили персонального приглашения 

(начальство «вызвало» в бар всех чохом), и посутулились к метро и стоянке.

Тихони думали, что сейчас-то они со всеми перезнакомятся и наконец-то вольются в 

коллектив, чего ради и ждали Нового года, и сдавали деньги на мандарины, но обнаружили, 

что ядро коллектива не расщепляется на атомы. Депрессивно поблестели очками по углам и 

пропали поодиночке, незамеченными. 

Тетки думали, что сейчас им будут наливать вино да приглашать их на танцы - не тут-то 

было: те, кого они знали «мальчиками», стеной сухого тростника стояли вокруг щебечущих 

девиц, годящихся тростнику в дочери.

Тетки плюнули и стали плясать друг с другом, комично вращая задами и качая грудями. Они 

знали, что это смешно, но им было все равно, поэтому и салаты доедали пальцами. 

Юноши, подпоив своих девиц за общественный счет, разошлись с ними по стойлам. 

Остальные девицы узким кругом пошли сплетничать и пить шампанское в кабинет Главной 

Секретарши, забрав мандарины, купленные аутсайдерами. 

В остатке оказались труженики весьма средних лет и неудачники помоложе, к которым, 

возможно, надо отнести и меня, поскольку у меня на работе нет ухажера, а с девицами я не 

вожусь, и ровесницы, кривясь, говорят мне «вы». 

Зато я на «ты» с начальниками. Впрочем, простота отношений только усложняет работу. 

Тетки танцевали и пили, дядьки пили и танцевали. 

Дизайнер Ира сорока лет вскоре оказалась самой пьяной. У нее нет мужа, двое взрослых 

детей, она блондинка-болонка с карими глазами и неизношенными зубами, ей можно дать 

тридцать, а то и меньше.

Она падала в каждые объятия, похожие на мужские, и приглашала в гости. С ней обжимались, 

а потом ненароком передавали ее другому. Все знают, что у Иры полно проблем: как ни 

прекрасна будет ночь, утром Ира попросит поклеить обои, денег взаймы или устроить сына 

на работу.

Поэтому засыпающую Иру провожали домой старшие подруги. 

Изо всех теток повезло только одной: низкорослой коровоглазой толстушке. Не исключено, 

что ее счастье было основано на том, что ее недавно уволили, и она пришла в бар прощаться. 

Сухонький юркий мужичонка, в далекой юности похожий на Иисуса Христа, потанцевал с 

ней, пошептался и свойственным ему чеканным шагом вышел. Тетка поволновалась 

несколько минут, держась за дверной косяк, и последовала за ним. 

Она мяукала на весь этаж за дверью чужого кабинета.

Через дверь, в моем боксе, тихо плакала хозяйка обесчещенного помещения, тридцатилетняя 

седая девушка, которая никогда не была замужем.

Последнее десятилетие она посвятила своему коллеге, похожему на усохшего Иисуса. Она 

младше его на 20 лет и выше его на две головы. 

Юркий был единственным, кто не подошел ко мне в тот вечер, чтобы исповедаться. Может 

быть, мой взгляд показался ему слишком равнодушным. Или - он был счастлив.

dodo   

Подходит сегодня ко мне одна из наших чернокожих дам и говорит: «Слушай, помнишь, ты 

рассказывала о русском, который уехал в Африку, какую-то шутку, я ее не поняла, давно хотела 

тебя попросить мне объяснить». - «О русском? В Африку? Ты что-то путаешь. Это была не я». 

- «Ну как же не ты - это было при полном сборе коллег. Одни из них смеялись, а другие 

обвиняли тебя в расизме. Там еще орангутанг фигурировал». - «Ах орангутанг!»

А дело было так: провожали мы одну коллегу-испанку, у нее кончился контракт. Пили красное 

вино, веселея с каждым глотком. И не знаю, что меня вынудило, но, видимо, что-то 

предшествовало, в общем, дернуло меня за язык рассказать следующий анекдот всей честной 

компании:

Поехал мужик один в Африку в командировку. Возвращается весь какой-то печальный. Друг 

его спрашивает: «Что-то случилось?» - «Нет, все в порядке». Проходит месяц. Друг и говорит 

этому мужику: «Послушай, я же вижу, что с тобой что-то не в порядке - ты весь спал с лица, 

похудел, пожелтел, плачешь целыми днями. Я твой близкий друг, расскажи мне, что с тобой?» 

- «Ну ладно. Помнишь, я недавно ездил в Африку? Так вот, когда я там гулял по джунглям, 

меня изнасиловал орангутанг». - «Постой, кроме меня ты кому-то об этом рассказывал?» - 

«Нет, ты единственный». - «Вот и славно. И забудь. И больше никому не рассказывай. И я 

никому не расскажу. А орангутанг тем более никому не расскажет!» - «Вот-вот, - плаксиво, - и 

не расскажет, и не напишет, и не позвонит!» 

Немка, у которой черные дети от кубинца, поджала губы: «Это расистский анекдот!» - «Да 

почему же?» - «А потому, что ты подразумеваешь под орангутангом негра!» - «Да что ты - я 

подразумеваю орангутанга, никаких иносказаний!» - «А что ж он переживает, что орангутанг 

не позвонит, ведь он не может этого сделать?» - «Так в том-то и вся трагедия! Если бы был 

негр, был шанс, что мог и позвонить!»

И совсем забыла я про это, если бы сегодня у меня не потребовали: объясни, в чем там была 

соль! Ну что делать - минут десять объясняла, наконец бразильянка сказала: «А, теперь 

понимаю, почему это смешно!» - и вроде не притворялась.

gospodi  

Анатолий Генрихович рассказывает, как ему сделали только что операцию по шунтированию. 

В Детройте. Врач спрашивает: «Ну, как чувствуете?» - Suffer... - отвечает больной, 

подразумевая, что болеть, мучиться, ну... страдать - это естественные чувства, 

сопровождающие болезнь. Врач стал возмущаться - нельзя страдать, надо радоваться, быть 

довольным... то есть принципиально иной подход. 

Еще А.Г. говорит, что при сегодняшних операциях все внутренние «спайки» сами 

рассасываются. «Бродский, наверное, если бы ему сейчас сделали операцию, остался бы 

жив...» Врач, негр в длинном зеленом халате, 12 часов сидел перед экранами, на которые 

были выведены данные о состоянии организма, и, не отрываясь на телефонные разговоры, 

следил за самочувствием. 

Пришла поговорить одна канадка. «А сколько у вас в России будет стоить такая операция?» - 

«Наверное, тысяч десять...» - «А сколько вы получаете?» - «Ну, моя пенсия долларов 

пятьдесят, есть еще гонорары некоторые...» - «А как же будут платить за операцию люди, у 

которых нет гонораров?» - «Они не будут платить». - «Получается, если они заболеют, то не 

смогут сделать себе операцию?» - «Да, не смогут». - «Значит, они умрут?» - «Да, умрут...» 

Пауза... «Я должна пойти подумать», - встала и пошла думать.

Когда надо было выписываться, подошел розовощекий мужчина и предложил стать членом 

клуба людей, которые прошли операцию по шунтированию. «А что я должен буду делать?» - 

спрашивает А.Г. «Ну, собираться вместе с нами, пить кофе и рассказывать, чего добились в 

жизни...»

evva 

У меня в доме нет ни одной кассеты с порнухой, я обнаружила это после теткиного запроса, а 

раньше не задумывалась. Порнуха потребна Митеньке, моему троюродному братцу: он на нее 

реагирует. Он реагирует на голод, холод, боль, мокрый памперс и, как однажды выяснилось, 

на Эмманюэль. 

Мите 38 лет, и 20 из них он живет лицом к потолку. Родня не знает точного диагноза. Нина 

отвечает сухо: «Временное расстройство мозга». По-видимому, это какая-то тяжелая форма 

атеросклероза. В четырнадцать лет у красивенького рослого мальчика начали отниматься 

ноги, заплетался язык, ныла рука после двух строчек в тетради, в 15 он ходил с палочкой, в 16 

- на костылях. Нина служила в Моссовете (чем очень пыжилась перед родней, особенно 

перед нашей, провинциальной, даром что мелкий клерк) и пробивала любые стены - не 

только как чиновница, но и как красавица, благодаря чему Митю консультировал весь 

мыслимый в восьмидесятых медицинский и парамедицинский истеблишмент, от 

академических светил до Джуны (последняя Нине сильно не понравилась: «неинтеллигентная 

женщина»). Разве что за границу она его не возила. Больницы, массажи, санатории - все 

впустую. В 18 лет он обезножел окончательно, но еще ворочал языком, смотрел мультики, 

смеялся, просил утку; вскоре и это угасло.

Инвалида первой группы и молодую еще пенсионерку «по уходу за инвалидом», разумеется, 

не ожидало бы ничего хорошего, если бы не «добрый малый» Валера, Митин отчим. Валера, 

кажется, до сих пор ударен чудным видением девушки в кассовом окошке, явленном ему 

тридцать пять лет назад на главпочтамте нашего города, куда он приехал на соревнования по 

метанию не то ядра, не то молота. «Она была такая… Аэлита… я офонарел. Говорю: девушка, 

можно вас в кино. Она мне строго: я с ребенком, учтите…» Через два дня они втроем ехали в 

Москву, навстречу новой жизни. В дороге Валера сообразил, что ребенок - гарант его 

долговременных отношений с космической женщиной, и сразу по приезде побежал хлопотать 

об усыновлении. 

Нина и в самом деле была прекрасным выродком в нашей рослой, смуглой, широкоплечей 

породе: статуэтка на телевизоре, фаянсовая балерина с громадными яркими глазами, 

блондинка прозрачного, акварельного тона, Ава Гарднер, возможно, но тоньше, нежнее, 

невесомее, с привкусом Гарбо, из тех, в чьем присутствии мужики на автомате втягивают 

животы, долго маются с первой фразой и проникаются внезапным, но смертельным 

отвращением к доселе любимым женам. Новые столичные родственники быстро ввели ее «в 

круги», устроили на работу машинисткой, потом кадровиком, воткнули в экстернат (у Нины 

было восемь классов) и - ура-ура - в заочный технический вуз. Молодой инженер Валера не 

мог надышаться, млел и таял, вдохновенно чертил курсовые, по слогам объяснял дважды-два-

четыре. Нина быстро поднатаскалась с манерами, освоила советский «светский» минимум: 

цитировала Булгакова, Евтушенко и Новый Завет, ходила на премьеры в Дом кино и на 

писательские вечера в ЦДЛ, умела вставить скабрезный анекдот, на дни рождения дарила 

ксероксы Аллилуевой в богатых кожаных адресах, носила красное пальто и сапоги на 15-

сантиметровой платформе. Небрежно сплетничала: «Приходили ко мне Миронов с 

Голубкиной. Просили временно прописать гувернантку. Господи, он страшный после 

энцефалита. Я вот так посмотрела... Голубкина прям покраснела от злости - вот так 

посмотрела на него и говорю: хорошо… мы подумаем…» И дом был полная чаша: 

югославский гарнитур «Лора» с плюшевыми пуфиками, и Митя в английской школе, и 

счастливый Валера мчался с работы с сумками в зубах, Нина не знала дороги на рынок, - а 

потом случилось это, это случилось, и никто не знает, за что и почему.

...Валера все так же мчится с работы и становится к плите - веселый, худой, очень быстрый, - 

кормит Митю с ложки, везет на каталке в ванну - подмывать… Нина кричит с дивана: 

«Бережней, бережней! С родным-то так не обошелся бы!» - «Заткнись, любимая», - кротко 

отвечает Валера. Он что-то зарабатывает; он построил дачу, куда Митю с сиделкой вывозят 

на все лето, он берет сверхурочные, чтобы Нина «выглядела» (косметичка, массаж), он 

получил грыжу, переворачивая 120-килограммового Митю, но через неделю после операции 

снова двигал тело... Он делает вид, что ему совсем не тяжело, да и какие, бог мой, тяжести, 

если Нина чудом согласилась пойти с ним в кино, а за чудо, что ж, за такое чудо и жизни не 

жаль, он совершенно искренне в этом уверен. 

Я люблю их, шестидесятилетних, шумных, немножко бестолковых, обожающих гостей и 

застолья. День рождения Мити - это, может быть, самое важное мероприятие в семейном 

календаре. Приезжают все из Питера, Харькова, из родного города, иногда из Штатов. 

Конечно, пробирает легкая жуть, когда Митю укладывают в кресло, фиксируя ремнями, и 

Нина, не умолкая ни на минуту, не без изящества вталкивает в приоткрытый Митенькин рот 

мороженое или куски торта (безе, только безе); всегда стоит прибор, на него кладут салфетки. 

Мите дарят шмотки, цветы и машинки. Большие шмотки и маленькие машинки. Но надо 

привыкнуть. После третьей мне начинает казаться, что на самом деле все хорошо, «мальчик» 

немного болен, временно болен, временное расстройство мозга, но скоро поправится, а его 

мычание исполнено несомненным смыслом, ведь он, ну посмотрите же, он участвует в 

беседе, ну, как может, конечно, как может. Мне верится, что Нина и Валера за эти двадцать 

лет постигли какое-то нечеловеческое знание: язык зверей и птиц, звуковые шифры воды, 

леса и небес, голоса рыб и гадов, - иначе как они могут различать в новорожденном лепете 

Митеньки, что ему позарез хочется соленого огурца? Иначе что позволяет Нине ежегодно 

объявлять: «Дела у нас идут на поправку, акулий хрящ творит чудеса. Через год Митька 

встанет, я гарантирую! Ищите невесту!» Мы всерьез обсуждаем невесту: лишь бы не хабалка, 

остальное приложится. Мы обсуждаем проблемы воспитания будущих внуков. Врата 

откроются вот-вот. Только однажды - шепотом - Нина призналась: «Я одного боюсь: мы 

сдохнем раньше… Ты же не возьмешь?» - «Прости, - сказала я, - не возьму…» - «Вот-вот. Его 

заберут в дом инвалидов». - «Не переживай, - утешила я, - там долго не живут. Неделю, 

две…» - «Но перед смертью они успеют сделать ему больно!» - сказала она с негодованием, и 

это была, пожалуй, единственная отчаянная нота, услышанная мною от нее за все двадцать 

лет, единственная черная нота среди прочих, убедительно-оптимистических, сомнения не 

оставляющих... В этом году мы, как прежде, ждем Митиного воскрешения.

kurspring 

Один из военных (влиятельный дядька) задал такой вопрос: «Вот вы работаете сердечно-

сосудистым хирургом. А скажите, какой самый напряженный и стрессовый момент в вашей 

работе?» 

Алексей Васильевич, человек честный и искренний, ответил: «Самое сложное - это сообщать 

о летальном исходе родственникам пациента». Я знаю, что он сказал правду. Сама видела, как 

переживал папа, когда его пациент умирал. Влиятельный дядька почесал переносицу: «Знаете, 

не подходите вы. Не станете космонавтом. Космонавт должен быть в любой ситуации 

эмоционально отстранен. Потому что никакая эмоция не должна влиять на его последующие 

действия. Мы вас не возьмем.» 

Алексей Васильевич ответил: «Простите, а вы знаете, что такое ответственность? Вы - 

ответственное лицо… А за что вы отвечаете? За продовольственный склад, должно быть? А 

знаете ли вы, что такое настоящая ответственность? Ответственность за жизнь человека?»

Я как-то живо вдруг представила этот актовый зал в Звездном городке. Это неловкое 

молчание. Эти вытянутые лица генералов и прочих «лиц»… ответственных…

Из левой части зала поднялся пожилой человек (ныне президент Академии наук) и сказал: «А 

ведь он прав…» И в свою очередь рассказал следующее: «После полета Леонова, человека, 

впервые вышедшего в открытый космос, проходило очередное заседание по отбору в 

космонавты. Кандидатов было двое. Им задали такой вопрос: «Ваш напарник вышел в 

открытый космос, а вы остались на корабле. Вдруг что-то случилось, какая-то неожиданная 

неполадка. Ваш напарник не может вернуться на борт корабля, не может открыть люк. 

Начинает терять сознание. Ваши действия?» 

Первый кандидат ответил так: «Я брошу все, кинусь открывать дверь, буду искать возможные 

способы спасти своего напарника, попробую выйти в космос, чтобы его спасти». 

Ему ответили следующее: «Вы не подходите, поскольку в данной ситуации вы должны были 

перерезать своему напарнику фал и вернуться на Землю в одиночку. Чтобы мы узнали, что 

случилось. Иначе была бы вероятность того, что погибли бы вы оба. Тогда бы на Земле 

ничего бы никто не знал». 

Второй напарник ответил, как и предполагалось, что он перережет фалл и вернется один. 

Но, как у нас часто бывает, из-за перипетий и подковерных игр не полетел в космос ни 

первый, ни второй. А через несколько лет узнали, что второй напарник попал в тюрьму по 

обвинению в убийстве человека». 

Алексей Васильевич закончил этот рассказ словами: «Случайностей не бывает». А я бы 

закончила так: «У всего свои грани добра». 

Отклики и предложения можно присылать по адресу spm111@yandex.ru 

Первая | Генеральный каталог | Библиография | Светская жизнь | Книжный угол | Автопортрет в интерьере | Проза | Книги и альбомы | Хронограф | Портреты, беседы, монологи | Путешествия | Статьи | Гостевая книга