Игорь Шевелев

 

Дон Жуан, или Любовь к математике

Александр Мелихов: «Я решил пережить творческий кризис»

 

-Начнем с ваших издательских дел.

-У меня только что вышел в издательстве «Вагриус» роман «Чума», до того напечатанный в двух номерах «Нового мира» - девятом и десятом за 2003 год. В питерском издательстве «Ретро» вышел роман «Нам целый мир чужбина», ранее печатавшийся в том же «Новом мире» в двух частях, как два самостоятельных произведения. Вторая часть попала в шорт-лист Букеровской премии за 2002 год. Теперь это оказалось под одним переплетом. Это из прозы. Еще в издательстве Московского института повышения квалификации работников образования вышло довольно много моих эссе по мировой художественной культуре.

-Читая ваши книги, создается впечатление, что они во многом построены на автобиографическом материале. Понятно, что лирический герой это не автор. Но все-таки можно ли сказать, что затрагиваются какие-то пласты личной жизни?

-Конечно, я беру какие-то факты своей биографии, но я их непременно стараюсь дотянуть до символа. Факты биографии – хаотичны и противоречивы. Если вздумать писать автобиографию, то следовало бы дать двадцать разных вариантов. Расставляя по-разному акценты, получал бы совершенно другие образы. В любом реальном человеке, и во мне тоже, слишком много противоречивого и даже взаимоисключающего. Но когда ты хочешь создать характер, тип, или хочешь создать судьбу, которая служила бы метафорой многих судеб, тогда ты на чем-то делаешь акцент, что-то усиливаешь, что-то досочиняешь. Ты дотягиваешь судьбу до символа. Даже если я какие-то факты своей биографии брал неизменными, то я непременно погружал их в такой контекст, в котором они начинали выполнять другую функцию.

-То есть биография у вас одна, но ее изображение в разных книгах может меняться на противоположное?

-Скажем, мало ли мне случалось сталкиваться с какими-то неприятными явлениями. Они меня покоробили, и я их забыл. Но когда я придумываю героя-романтика, для которого проявление физического начала в любимой женщине оскорбительно и кощунственно, то я могу брать факты, которые я когда-то заметил. Но для него они превратятся в потрясение, в повод переосмыслить мировоззрение. То, чем для меня они не являются.

-Иначе говоря, берете одну из своих черт, на которую имеется и противоположная, и, гипертрофируя, даете ее своему герою?

-Совершенно верно. Я дотягиваю героя до того, чтобы он стал аллегорией. Сам я для этого слишком сложен и противоречив.

-Вы по образованию и первой профессии математик? И ученая степень есть?

-Кандидат наук. В принципе, я мог защитить докторскую диссертацию, когда советская власть пала, и антисемитизм перестал быть враждебной силой. Но еще раньше исчезло мое желание писать авторефераты, рассылать их, оформлять документы. Одно дело, когда тебе 25 лет, и другое, когда 40.

-Когда вы ощутили себя писателем, поняли, что это может быть профессией и поменять всю жизнь?

-Наверное, когда уже вышла вторая книга. Это как в семье, в которой тебя ничто не держит, но ты уходишь, только когда выгнала жена. Я понял, что я писатель, когда перестала кормить математика. Примерно на рубеже 90-х годов ученым сказали: катитесь на все четыре стороны и кормитесь самостоятельно. Настоящий ученый работал бы в любом случае, - платят ему или нет. Значит, я не ученый.

-А для писательской судьбы этот бэкграунд математика, ученого, рационалиста играл свою роль?

-Да. Мне очень долго казалось это большим достоинством. Я видел, что никто не умеет так точно формулировать, как я. Не может увидеть в каждой ситуации ее символическое значение и дожать его до аллегории и метафоры.

-Найти икс, неизвестное?..

-Совершенно правильно, найти неизвестное. Мне это казалось достоинством. Наверное, это и есть достоинство. Но сейчас я решил пережить творческий кризис.

-Вот это да! Типа, «а что, я не человек, что ли»?

-Ну да. Сейчас я очень скептически отношусь к литературному умению ясно формулировать, создавать типы и типические ситуации, творить ясные и отчетливые модели. Когда-то мне казалось, что дело литературы – творить эмоционально значимые модели. Теперь я думаю, что литература должна создавать тайну. Не делать четким то, что было туманным, а, может, наоборот, делать туманным то, что было четким?

-Кризис дело темное, но я вижу, что речь идет о новом романе? Что-то брезжит?

-Брезжит. Но я боюсь, что все лучшие свои годы я убил на ложное направление, - на реализм, да еще на реализм отчетливый, который моделировал бы типичные ситуации. Чтобы люди, прочитав мой рассказ, окончательно что-либо поняли.

-И бросили пить, курить, заниматься непотребством…

-И это хорошо, но хотя бы – поняли бы. Целью моей всегда была истина. Многие читатели мне говорили, что благодаря «Исповеди еврея», они поняли, наконец, что такое антисемитизм, или что такое национализм, или поняли себя. И мне казалось, какой я молодец.

-А роман «Нам целый мир чужбина» это теорема на доказательство отношений между поколениями?

-Правильно. Отношений между поколениями. Источника наркомании. Мастурбационной культуры, направленной не на служение другим, а на самоуслаждение.

-Но и в математике есть иррациональные и мнимые числа. И вы хотите то же открыть в литературе?

-Меня начинают преследовать настойчивые мысли, что реализм и толстовское умение сформулировать все до конца и изобразить человека так, чтобы он был нам ясен со всеми потрохами, - этому реализму сто лет. А литература существует тысячи лет. Я был захвачен отдельным периодом литературы, а мне казалось, что больше ничего нет, что литература закончена, что дальше Чехова ничего не нужно, только фрагмент имеет смысл. Или дальше Толстого ничего не нужно, только целостная модель имеет смысл.

-А потом посмотрели на часы и увидели, что этот период прошел?

-Я понял, что по-настоящему нас волнует только тайна. Как мой герой романа «Нам целый мир чужбина», который во имя любви к истине все время уничтожал иллюзии и вдруг понял, что именно в иллюзиях и есть источник человеческой жизни. Убивая иллюзии, мы не отрезаем лишние ветви, а обрубаем корни: человек может любить лишь собственные фантомы. И до моего героя доходит, что наркомания это результат того, что люди отказались от грез и теперь пытаются возместить их психоактивными препаратами.

-Так и вы: сначала написали роман, а потом применили его к своей писательской жизни?

-Да, сначала я написал роман, а потом до меня начало доходить, что я сам занимаюсь разрушением грез, иллюзий, вместо того, чтобы создавать новые чарующие грезы. Разрушаю, а взамен ничего не даю. Может, создаю достоверные характеры. Может, они тонко отделаны. Но этого мало. Эта способность прописать схему человека намного вреднее создания какого-нибудь образа Прометея, Дон Кихота или, на худой конец, Манилова. Создать образ, который будет завораживать, - вот дело литературы. А я делал то, что не завораживает, а развораживает.

-Дошел ли кризис до мысли о новом романе, до писания его или, может, он уже готов и представлен в «Новый мир»?

-«Новый мир» уже говорит со мной по-простому: «Когда вы дадите нам следующую вещь?» Я говорю им: «Вы знаете, я еще размышляю». – «Тогда дайте название, чтобы мы написали на задней обложке». – «Ну, название можно – “В долине блаженных”»

-Новые рыночные времена для писателя лучше прежних?

-Конечно, когда меня ждут и готовы анонсировать вещь еще на написанную и даже еще не начатую, - это приятно. Намного приятнее, чем в прежние времена, когда ты сначала пишешь, потом слоняешься по редакциям, а тебя спрашивают: «А где рабочая тема? А почему герой размышляет и не знает ответа на такие простые вопросы?»

-Возникает и писательское размножение. Я знаю, что ваш сын, Павел Мейлахс, тоже пишет романы и активно их издает?

-После книги «Избранник», куда вошли четыре его повести, он написал большой роман «Пророк». О том, как некая сильная личность внушает многим людям истины, вещает, ведет их, и вдруг начинает понимать, что просто пудрит им мозги. И вместе проповеди сверхчеловечности начинает проповедовать человечность.

-И как два писателя уживаются в одном лукошке?

-Ну, у нас два лукошка. Он живет отдельно, через канал. Если угодно, когда я прочитал его «Пророка», мои смутные сомнения о правильности своего пути перешли в полную уверенность о его неправильности. Я подумал, что если бы я писал о таком вот пророке, то вместо символа превратил бы в реалистическую схему, в обычного человека. Вроде того, что каждый может стать пророком, убийцей, все способны на всё. Все – люди. А почему, подумал я, не взять героя и сделать его, скажем, Дон Жуаном? Неужели я и тогда дам ему профессию, прошлое, внешность. Это все равно, что писать о Прометее, который не огонь принес, а изобрел газовую плиту.

А как Павел относится к вашему творчеству?

-Мне кажется, что он меня ценит. Всегда, когда я что-то пишу, я ему это прочитываю. Он очень полезные для меня дает советы. Он один из самых авторитетных читателей для меня. Если что-то удается, он говорит: «Ну, спасибо, утешил, такое мне удовольствие доставил». Если что-то не понравилось, говорит очень резко, зло, безжалостно. Бывает, что я несколько дней хожу огорченным и думаю, как это с его стороны нехорошо так мне это говорить. Зато, если понравится, то будет расхваливать. Еще и по телефону позвонит: «Слушай, мне так понравилось то, что ты написал».

-Напоследок все-таки о новом вашем романе «Долина блаженных»?

-В нем, думаю, должно быть несколько притч. Там у меня будет Дон Жуан, который не просто влюбляется в женщин. Женщины, которые его любят, они его и создают. Вплоть до того, что у него меняется внешность, менталитет. У каждой женщины есть неутоленная мечта, которую он воплощает. С одной он – интеллигентный недотепа, который несет книжки под мышкой, а они рассыпаются, у которого очки минус 17, шпана ему ставит подножку, и он шлепается в лужу. С другой у него твердая походка, трубка, татуировка, он морской волк, перед которым все расступаются.

-И он главный и единственный персонаж?

-Он главный персонаж, который однажды нарывается на сильного мужчину. В него влюбляется женщина, у которой есть муж, сильный мужик, зарабатывающий крутые бабки.

-И фамилия у него – Командоров?

-Не совсем, но, действительно, на Командорских островах он охотился на котиков и заработал много денег. И вот его жена влюбилась в нашего героя. На вечеринке в компании они беседуют по душам, потом начинают танцевать, потом целоваться. Все более страстно. И вдруг тяжелая поступь мужа. Мой герой теряется: «Извини, я пойду». – «Нет, подожди. Тебе нравится моя жена?» - «Нравится, но не в этом дело. Выпили лишнее. Старик, забудь». – «Нет, если нравится, то женись на ней. Женись, защищая. Когда у нее радикулит, ищи врачей. А ты как хотел? Вкусная, обаятельная, извольте кушать? А когда доходит до того, чтобы содержать, - в сторону? Вот вы, евреи, всегда так поступаете. Входите в чужую культуру и гордитесь, что вы там первые люди. В Германии больше всех Гёте любите, в России – о Пушкине книги пишете. Вместо того, чтобы, как нормальные люди, пахать…

-Так Дон Жуан, оказывается, тоже был еврей?

-Конечно. Брать у каждого народа самое прекрасное и понимать его лучше, чем сам хозяин.

-Я вспомнил, чем неполная еврейская энциклопедия отличается от полной. В неполной еврейской энциклопедии не все знаменитые люди – евреи. А в полной – все».

-У меня вариант для полной еврейской энциклопедии. Мой герой чувствует правоту этих слов. Мужья не могут так ценить своих жен, как ценит их он – со стороны. И женщины клюют на это. Они чувствуют, что он видит их такими, какими они сами мнятся себе в мечтах. А муж не видит. Он не видит в ней богини, тайны и очарования.

-И далеко вы продвинулись в написании?

-Я еще только обдумываю, ни строчки не написал. Обдумываю, чтобы опять не случилось правдоподобия. И вот он оправдывается перед этим здоровым, богатым мужиком, мол, ты что, у нас платонические отношения. – «Платонические? У тебя со всеми платонические. Я твое досье изучил, у тебя двадцать баб и со всеми платонические отношения. Раз ты такой платонические, то давай мы тебе яйца отрежем, и ты живи себе дальше платонически.

-Так он, гад, еще и в органах работает?

-У него охрана. Они в особняке. Входят два здоровых жлоба, встают у дверей. Вкатывают стеклянную тележку с хирургическими инструментами.

-Работает в органах, отрезающих органы?..

-Он будет работать в органах. Господин в белом халате, шприц, кусачки, все никелированное, блестит. Мой герой от ужаса готов выброситься в окно. Наконец тот говорит: «Понял? Прочувствовал? Уходи, и чтобы я тебе больше не видел. Надеюсь, это послужит тебе уроком».

-И что, послужило?

-После этого он утратил способность физического общения с женщинами. Когда дело доходит до физических контактов, он вспоминает этот лязг кусачек, и на него нападают такой ужас и тоска, что всякое желание тут же пропадает. И вот в этой фазе он живет довольно долго. Почему роман называется «В долине блаженных»? Потому что судьба его сводит с интернатом для умственно отсталых. Это люди, которые не имеют фантазии. Простые, примитивные. Дальше должна быть какая-то притча, я еще не придумал. Я бы уже сел и написал, но я боюсь, что опять сделаю все приземленным, раздам всем точные формулировки. Буду разглядывать в лупу.

-Кстати, я читал ваши статьи об умственно отсталых.

-Да, я начинаю изучать эту проблему, узнаю все больше подробностей. Познакомился с директором дома для умственно отсталых, познакомился с их родителями, посидел с ними на вечере. И чувствую, что, чем больше узнаю, тем больше меня тянет на конкретику, на типы, мотивы, характеры.

-И что же делать?

-Не знаю. Я чувствую, что чем точнее, глубже и понятнее все разработаю, тем хуже. А, может, поставлю крест на всех своих метаниях и через некоторое время напишу, как получится. То есть как раньше. Не знаю.

 Первая | Библиография | Светская жизнь | Книжный угол | Автопортрет в интерьере | Проза | Книги и альбомы | Хронограф | Портреты, беседы, монологи | Путешествия | Статьи | Гостевая книга