-Не совсем так. Начать с того, что я время от времени прихожу к Люсе Улицкой посидеть чаю попить, посплетничать, посетовать на жизнь. В ходе одного такого сетования я сказал, что мне чего-то скучно писать. Все слова уже сказаны. И у народа нет времени, чтобы читать ерунду. Короче, скучно. И Люся мне говорит: “А иди-ка ты в тюрьму”. Я спрашиваю: “В каком смысле?” На самом деле, в молодости я хотел ненадолго сходить в тюрьму, на полгодика, не больше. Но таких сроков не предлагалось. А Улицкая говорит: “Иди в детскую колонию. Тебя там ждут. И сам ты этого хочешь, просто еще не знаешь об этом”. Я говорю: “Точно, я хочу, просто не догадывался”. И мамка мне многие годы говорила, пока была жива, чтобы я шел куда-то, потому что своей жизни мне не хватит, надо от кого-нибудь обязательно набраться. И вот я припомнил маму, послушался Люсю, и тут же вспомнил, что в двадцати минутах от моей дачи находится Можайская воспитательная колония.

-Сначала поехал к мэру Можайска, представился, подарил книжку, сказал, что хочу в колонию. Он позвонил главному тюремщику. Я пошел к главному тюремщику: только, говорю, я не знаю, что я буду делать. А он: “Да делай что угодно. Потому что никто ничего не делает. Их только кормят кое-как и учат неплохо. А больше нет ничего”.

-Сначала я, действительно, хотел вести литературную студию. Потом выяснилось, какая там студия, когда некоторым и буковки в диковинку. Я, скорее, нянька широкого профиля.

-На окраине Можайска за деревянным забором, поверху которого идет колючая проволока, стоят двухэтажные здания белого кирпича, - школа, два жилых корпуса, медсанчасть. Все пристойно, - и цветочки посажены, и поножовщины нет, кто-то в волейбол играть, кто-то на гитаре с двумя струнами тренькает. И пацаны наголо не стриженные, и морды не зашуганные, и мордобоя нет, все довольно миролюбиво. Ребят около двухсот. Было под пятьсот человек, но в прошлом году была большая амнистия, и остались только те, кто попал за серьезные вещи: убийства, грабеж, нанесение особо тяжких повреждений и так далее. Но уже, конечно, идет пополнение.

-Вышки стоят, но стрелять с них нельзя. Если убегают, то ищут и добавляют срок. Лет им там от 15 до 20. Положено с 14-ти, но пока идет следствие, год и проходит. А после 18-ти их отправляют с большим сроком досиживать на взрослую зону. А если осталось немного, то начальник старается, чтобы он здесь досидел, а не шел на “взросляк” как на курсы повышения бандитской квалификации.

-Оно не первое, потому что я уже ездил по лагерям и по детским колониям и здесь, и за рубежом. Во Франции, когда был, попросился, и в Австралии. Как известный писатель. Конечно, с нашей тюрьмой сравнения нет. Тут дело унылое. Малорослые недомерки, в основном, из плохих семей. Папы нет, мамы нет, а если кто-то есть, то лучше бы не было, пьет. Больше половины наркоманы. Там, кстати, их лечат от наркомании. Не очень эффективно, но стараются.

-У меня постоянный пропуск. Я ни у кого не спрашиваюсь. Стараюсь приходить регулярно, раз в неделю, иногда чаще, иногда реже. Стараюсь, чтобы каждый мой визит был связан с каким-нибудь положительным эффектом. Или принесу что-нибудь, или приведу гостей, или сделаю художественную секцию. Нашел в Можайске художницу, которая преподает. Дали на нее деньги, открыли комнату. Или привезу туда поэта. Или уговорил Валерия Сергеевича Золотухина, который приезжал туда, песни пел. Или приехали две московские библиотеки, подарили им тысячу книг. Или от себя что-нибудь принесу. Чтобы возник положительный рефлекс: если пришел, то будет что-то путевое. Книги дарю, - или свои, или те, что друзья соберут, та же Люся Улицкая.

-Конечно. Положил в машину и привез им сто разных книг, - от классики до комиссара Мегрэ и Агаты Кристи. Если в библиотеку отдать, то они за ними не пойдут. Лень, и вообще высшая доблесть в тюрьме это проплыть мимо дела. И вот я им про каждую книжку рассказываю. Если это “Былое и думы”, то про Герцена, и так, чтобы им было интересно. Если это стихи или проза Пушкина, то говорю: был вот такой малоизвестный поэт русский, арап. У них сразу ушки на макушке, интересно. Про Сименона байку им придумал. Чем дядька интересен? Он написал свой первый роман про Мегрэ, когда ему было 20 лет. Мегрэ у него был, показываю, типа меня, - лет пятьдесят, строг и толстоват. А последний роман он написал чуть ли не в сто лет, одной ногой в могиле. А Мегрэ у него все такой же, ни на один день не постарел. Вот такие байки.

-Конечно. И потом я говорю: “Пацаны, книги это же очень выгодный источник знаний. И не только знаний, но и ума. Потому что, если хочешь набраться ума от старшего товарища, то нужно затратить его время, нужно поставить бутылку, а за бутылкой половина и забудется. Своим жизненным опытом умнеть, - тяжело, жизни не хватит. В театре смотреть на чужую жизнь – билет надо купить, дорого. В кино – билет, дорого. А здесь книга на халяву. Взял, почитал, поумнел, порадовался. Вот, говорю, у меня с четырнадцати до сорока лет все карманы были набиты книжками. Есть время – почитал. И все умнею, умнею. Во всяком случае, не дурею. Заведите себе, говорю, правило, чтобы в кармане лежала книжонка. Делать нечего, вы курите – курите себе и почитывайте”. Вот такие с ними веду беседы.

-Задают, но мало. Когда я был в девичьей колонии, там вопросов очень много. Девочки лепечут, как воробьи. Каждая, о чем хочет, о своем о девичьем, о любви и дружбе, есть ли у меня жена, любовница, что я читаю, что делаю, сколько денег получаю. Там нет воровского закона и мужской доблести следовать сословным понятиям. А тут, может быть, он, задав вопрос, поставит себя в униженное положение? Что скажут товарищи? Они все говорят, думают и делают с оглядкой. Там внутри правит воровской закон, который идет из следственных изоляторов, где они сидят до суда и вшей этих набираются от матерых преступников.

-Да, к сожалению, в 1913 году было аннулировано ювенальное право, то есть право, по которому судят детей. И их стали судить наравне со взрослыми, на них распространялась взрослая юриспруденция с юрисдикцией.

-Вникать и выуживать ничего нельзя. Несколько раз пацаны мне сказали: “А зачем вам это надо?” Я спрашиваю: “А у вас тут блатной закон действует или что?” Плохой вопрос, эта информация для дяди Сережи закрыта. “Кто здесь пидор, кто опущенный?” Плохой вопрос. “Есть ли контакт с блатными с воли, кто за вами с воли смотрит?” Плохой вопрос. “Существует ли связь со взрослой зоной?” Плохой вопрос. То есть все вопросы, которые интересуют тебя, меня, читателя – это плохие вопросы. Уединяться с конкретным пацаном тоже плохо. Может, он жалуется? Так что ничего выведать интересного нельзя. Кроме того, я не умею врать. Пишу только правду из жизненного опыта. А у них фантазия работает профессионально. Они могут слепить сразу несколько историй своей жизни, - кто хороший, кто плохой. Сами они не виноваты, виноваты судьи или кто-то еще. Все выстроено.

-Я их сразу предупредил: “Пацаны, я не судья и не прокурор. Я не интересуюсь, за что вы сидите. Этим интересовались на дознании. Мне дела до этого нет. Кто кого зарезал, утопил и изнасиловал – это на вашей совести. Для меня вы малые дети, которым тяжко и грустно, и я хочу вам пособить и увеселить. На остальное я отвлекаться не буду”. Это им нравится, что я не расспрашиваю.

-Да, приходит Золотухин, поет песни, рассказывает байки про Высоцкого, о себе, им интересно, они слушают, пытаются задавать вопросы. Но им тяжело. Уши-то работают, а речевой аппарат – нет. И у населения нет, а у детей, окруженных надзирателями, тем более. Хорошо, что хоть мое общение идет с ними без надзирателей.

-Они меня ждут. Конечно, я для них человек непонятный. Седой, лысый, старый, толстый, известный и, видать, при деньгах дядька тратит свое время на какую-то бессмыслицу? Может, чего узнать хочет? “Может, говорю, что-нибудь узнаю и напишу. Сейчас не знаю. Вот мои книжки. Смотрите, читайте, о чем я пишу”.

-Не очень. Читать затруднительно. Из грамотных семей есть, но не шибко много. Видать, из шибко грамотных до лагеря не доезжают. Можно, наверное, выкупить, закрыть следствие. Остаются бедолаги.

-Есть несколько пацанов, которые пишут стихи и хотели бы начать другую жизнь. Вообще таких много, которые надеются начать новую жизнь. И единицы из них, действительно, начнут. Но, в основном, половина вернется туда же. Они выйдут, их встретят товарищи с бутылкой. Они нажрутся, пойдут за второй бутылкой, сломают ларек, ограбят, зарежут тетю и так далее.

-В основном. Предумышленных убийств очень малый процент. В основном, сдуру. Если бы у нас было как за рубежом или как это делалось в царской России, когда пацаном, если он садится, начинает заниматься реабилитационная служба, сразу готовить его к свободной жизни, - его можно было бы сохранить. Он вышел из тюрьмы, - его сразу озаботили, дали общежитие, работу, впихнули в структуру, и он пошел по другому направлению. В той же Франции на каждого пацана свой воспитатель, мастер по производству, компьютер. Учет индивидуализирован. Но этого у нас как раз и нет.

В тюрьмах сейчас в России сидит миллион двести тысяч. Это приблизительно половина населения Албании. Детей сидит тьма. Тот же полковник Шатохин, другие подвижники понимают, что надо что-то делать, иначе вообще беда. Хорошо, что что-то меняется в кодексе. Сажает уже суд, а не прокурор, не следователь. Уже не так беспардонно сажают за кражу бутылки или булки. Один пацан двух хомячков украл из зоомагазина. Вместо того, чтобы продавец ему их подарил, его излупили и посадили. Другой шнурки украл в магазине. Из-за этого и тюрьмы набиты. Судье надо делать план. А тюремщики с ними в разладе, потому что им отдуваться.

-Мне повезло, что полковник Шатохин, начальник колонии, - это тюремщик современной формации. Он командовал в Кустанайском лагере, где когда-то сидел Солженицын, и достиг бы там вершин, если бы не возникли сложности с казахским языком. А у него семья, ребенок, и он переехал сюда. Он уже не держиморда. Он ездит в Норвегию, в Швецию, в Англию обмениваться опытом. Он хочет, чтобы и у нас было, по возможности, так же. Он понимает, что если не открыть тюрьму, колонию журналистам, общественности, то все внутри подохнут от вшивости, туберкулеза и СПИДа. И эта чума разнесется за пределы колонии и заразит весь мир. К слову, наш лагерный туберкулез, не поддающийся медикаментозному лечению, уже разошелся и по Америке, и по Австралии. Короче, надо открывать ворота и пускать нас, чтобы кто-нибудь чем-нибудь помог.

-Раньше “малолетка” была воплощением ада, хуже строгого взрослого режима. У пацанвы свои законы, без жалости и сострадания. Сейчас все-таки немножко меняется. Конечно, это закрытое заведение, и чем дальше от Москвы, тем хуже дело. И воруют, и лупят. Обычно в малолетке все держится на законе кулака. Уже в перестроечные времена там командовал “актив” - здоровенные бугаи, назначенные администрацией, которая их прикармливает. Они мордовали пацанов. Здесь, в Можайске, такого кулака нет.

-Одно из самых сильных впечатлений это не кто кого избил и зарезал, а отношения с местной библиотекаршей, предпенсионной теткой. Понятно, что она сидит там 25 лет, ребята не мешают, читать не просит, служба идет. На полках черт-те что: Бабурин, Шундик, бред сивой кобылы. Я говорю полковнику: давайте мы с активными ребятами почистим полки, я привезу из Москвы хорошие книги, много людей хотят подарить, это и будут занятия. Он: “Делай, что хочешь. Мы все спишем, - только занимайся”. А у тетушки кислое личико, - формуляры писать, ребята начнут ходить. Светловская библиотека прислала полторы тысячи книг, - беда. Стучать на тетку нельзя, не положено. В том же Можайске полно культурных девушек. Завклубом на зоне – красивая, образованная, средних лет женщина. Поставила с пацанами спектакль “Про Федота-стрельца, удалого молодца” Леонида Филатова. Замечательно. Пацаны играли с удовольствием. Вообще театр это сильнейшее воспитательное средство. И надзирательши там заняты, офицеры-психологини. Играют с ними на равных.

-Хорошо, говорю ей, просто раздам книги по отрядам. Тоже недовольна: “Они их раскурят, раскрадут”. Куда раскрадут? Решил, что в следующий раз просто им на полки поставлю. Они просят им привезти спортсменов, каких-нибудь певуний в коротких юбках, типа “Блестящих”. Чтобы какой-нибудь Сукачев попел, в том числе, немножко и блатное. Другое они тяжело понимают. Они все-таки с ног до головы в наколках, руки зарубцованные от наркомании, есть шестеро спидоносных, все как положено.

-Да, там нормальная адаптационная политика, что их держат не в углу в отдельном “козлятнике”. Все-таки XXI век, и даже дети знают, что они не заразные, если не хотеть специально от них заразиться. А так они учатся, работают, время все занято. Уроков не задают, но в классе эффективность больше, чем в обычной школе. Они знают, что если будут плохо учиться или балбесничать на уроке, то их накажут. Многие, действительно, хотят получить нормальный аттестат. И учителя к ним идут выше среднего уровня, потому что зарплата выше.

-Если бы им нормально платили за работу, то и работали бы охотнее. Например, МЧС или московские пожарники заключить заказ на производство оборудование. И тем хорошо, и этим. Но идти к Лужкову или к Шойгу и просить заключить госзаказ с ними, - меня не хватит тогда на все. Я достал им пломбировочные материалы для зубного кабинета. То есть нахожу людей, которые за свои деньги это купят. И всякие реактивы для того, чтобы брать анализы. А зубного врача найти не могу.

-Это, кстати, отдельная тема. Мои байки о тюрьме слушают с интересом. Тема новая, не застолбленная, мало кто из писателей там был. Богатые люди тоже интересуются и даже ездят со мной, - и богатые, и очень богатые. Морочат голову моему полковнику, он им все показывает, говорит о сложностях жизни. И все. Никаких поступлений после этого нет, полный отвал. Причем, люди не очень богатые что-то покупают, помогают. А богатые – молчок. Например, я одной богатой даме говорю, что хочу открыть там гитарный класс. Ребята мечтают о том, чтобы сбацать. Причем, не только “Мурку”, но и Визбора я там слышал “Солнышко мое, солнышко лесное”, и песенники просили меня привезти. Спрашиваю, кто хочет в гитарный класс? Записалось человек тридцать. Москвичи дали денег на преподавателя, подарили старые гитары, чтобы начать это дело. Я говорю этой даме, что вот бы пяток гитар им купить по 700-800 рублей. О чем речь, полтораста долларов. Достань из кармана и дай. Дама очень богатая. Нет, выслушала все, поинтересовалась, как живут дети в неволе. И дальше не пошло.

-Да, это почему-то стопроцентная выборка. Благотворительность среди богатых людей непопулярна. За рубежом тысяча кружков. Во Франции в женской зоне был. В одном классе полуголые красотки восточными танцами занимаются, в другом – шейпинг, аэробика. В третьем – спорт. Девки – убийцы и наркоманки в красивых гетрах. У нас ничего. Есть отличный клуб и футбольное поле еще с прежних времен, но пятиметровый забор сломался, и поле заросло, крыша клуба прохудилась, когда Золотухин пел, ему и мне вода на лысины капала. Нет денег чинить. Одна надежда, достучаться до Бориса Абрамовича Березовского или Гусинского. Березовский, я слышал, дает деньги детям на адвоката, есть у него такая программа.

-Благотворительность, как ни странно, оказывают русским тюрьмам и колониям – иностранцы. И тюремщиков к себе приглашают, и гуманитарную помощь шлют. Там это считается высшей доблестью, - поделиться, чем можешь. У нас эта идея мозгами богатеев не овладела. Они не понимают, что из интересов собственной безопасности им надо вкладывать деньгу в эту криминогенную зону, выправлять пацанов. Потому что они вернутся, и их же дочек, внучек изнасилуют, мальчиков, девочек зарежут. Столько народу сидит, их же надо гуманизировать, чтобы были помягче и подобрее. Они же зарежут и обратно пойдут сидеть. Им не привыкать, это им не страшно. Но у богатеев голова все же чугунная, они не понимают. Я тут по телевизору выступал, говорил: “Авторитетные, харизматические люди, идите в зону. Вас, авторитетных артистов, спортсменов, известных людей мальчики слушают”. Дети информацию таких людей не редактируют. Все, что он скажет, для них так и есть. Потому что, если туда не пойдут авторитетные люди, их место займут “авторитеты” криминала, которые куют себе кадры. Вот, что надо понять.