Новая страница 1

Игорь Шевелёв.

ПОНЯТЬ СЕБЯ КАК ПАРТИТУРУ.

Одиночество – это болезнь,

передающаяся половым путем.

Я не лезу, и ты не лезь.

Лучше просто побудем вдвоем,

поболтаем о том, о сем,

не о том, не о сем помолчим

и обнимемся, и поймем:

одинокий неизлечим.

Представлять Веру Павлову сегодня одно удовольствие. Лауреат литературной премии Аполлона Григорьева за 2001 год. Единственный поэт, входящий в список пятидесяти самых успешных молодых россиян начала ХХ1 века. Книги ее выходят одна за другой. Только что в издательстве ОГИ вышел толстенный том “Совершеннолетие”, куда вошли стихи, написанные Верой Павловой за восемнадцать лет (отсюда и “совершеннолетие” - поэтическое) с 1983 по 2000 год. В августе в издательстве “Захаров” выходит книга “Вездесь”, составленная из новых стихов, написанных за последние полтора года. Одно за другим следуют приглашения на поэтические встречи и фестивали, что в Москве, что в России, что за рубежом. Без Веры Павловой не обходится ни поэтическая антология, ни поэтический обзор последнего времени.

С одной стороны, вполне заслуженный, хоть и поразительный успех, учитывая совершенно необычный, выходящий из общего ряда характер поэзии Веры Павловой. С другой стороны, само творчество ее находится в живом движении, которое подразумевает неожиданное развитие, несовпадение с собой. В том числе и из-за внешних факторов обрушившейся известности.

Стихосложенье невозможно.

Займемся стиховычитаньем

и вычтем первую строку:

…………………………………………

И птицей жареной восстанем

из пепла. И кукареку.

Нежным по нежному.

Знакомство с ранними стихами Веры Павловой (род. в 1963 году) шокировало любого. Мало того, что они были слишком откровенны, эротичны, запредельно интимны. Она еще и писала их так, словно до нее стихов вообще никто не писал, она первая. Не отсутствие гармонии, но совершенно новая гармония.

Нежным по нежному писаны лучшие строки:

кончиком языка моего – по твоему нёбу,

по груди твоей, почерком бисерным,

по животу…

Нет же, любимый мой, я написала о тихом!

Можно, губами сотру

твой восклицательный знак?

Когда-то она сама назвала их “прикладными стихами”: писала на записочках и оставляла на подушках, уходя от любовников. Подобно традиции средневековых японских самураев, которые после свидания загоняли возглас: “Как было здорово!” в классическую танку, привязывали к цветку и отдавали слуге, чтобы отнес возлюбленной даме.

Неудивительно, что, пораженные откровенностью содержания, первые критики, отозвавшиеся на стихи Веры Павловой, нередко сравнивали их с писанием на заборах, в общественных сортирах и называли порнографическими. Известный критик Владимир Новиков уверял в “Новом мире”, что у Павловой нет ни одного приличного стихотворения. Мало того, что это не так. Ее стихи означали иной уровень личного существования. Внешние приличия, различения общественно дозволенного исчезали в экзистенциальном самостоянии автора перед предельными величинами жизни, смерти, любви, веры. Людские условности напрочь исчезали перед вдруг возникающей запредельной поэтической формулировкой.

Буду любить, даже если не будешь еть.

Буду любить, даже если не будешь быть,

если не будешь любить – буду любить.

Буду любить, даже если не будешь быть.

Странно не то, что люди это не сразу увидели, пораженные, как в дзен-буддизме, нарушением логических и социальных норм, когда, войдя в состояние сатори, просветления, оказываешься на ином уровне бытия. Странно, что сегодня это воспринимается как норма, как данность. “А гений и злодейство, / мой Сальери, / несовместимы, как минет / и насморк”.

Устойчивые любовные формы и штампы русской поэзии ставились Верой Павловой, простите за выражение, раком, как знаменитое ее и навсегда врезающееся в память “Подражание Ахматовой”:

И слово “хуй” на стенке лифта

перечитала восемь раз.

Это через какое же надо пройти непонимание гогочущей аудитории вечных недоростков, чтобы обратиться через обобщенность голов и секса к любовной интимности единственного сердца, тебя воспринявшего и понявшего! Чтобы вернуть поэзию из общего пользования в первоначальную священность недозволенного, запрещенного, предельно выговоренного. Поэзия – это то, о чем нельзя сказать обычными словами, но о чем нельзя молчать обычной немотой, перефразировав строки самой Веры Павловой.

Отсюда особая форма ее поэтического дыхания. Одно-два четверостишия. 16 строк – максимум. Силовое поле идеальной кристаллической решетки, удерживающей смысл, который умещается в один выдох.

Слово, слово, что там в начале?

Раскладушка, на которой меня зачали

по пьяни, по неопытности, по распределенью,

по любви, по кайфу, по моему хотенью…

Из недопустимости речи.

Само писание стихов превращается в некий медиумический акт, от самого автора не вполне зависящий. Утром надо поваляться в постели, настроив себя на хороший лад. Выпить две-три чашки крепкого кофе. Разогнать семью, - дочки в школу и в институт, муж на службу, - закрыть на ключ входную дверь и забраться в ванную с кипятком. Похоже на что-то мифологическое, сказочное. Но автор признается, что почти все, ею написанное, сочинено в горячей ванне.

Более того, процесс этот уже не вполне зависит от собственного желания. Неписание стихов приводит к истощению организма, к болезни. Причем, некто, дарующий их, может отобрать дар, если не доволен его проявлением. Так, однажды Вера написала стихи, в которых покаялась, что, возможно, ее писания вводят кого-то в искушение. В результате на два месяца была “отлучена” высшей силой от стихотворства, и чуть с ума не сошла, чуть в параличе не оказалась. Так что тут шутки плохи. “и стал свет / внутри живота / и закрыла глаза / боясь ослепить / и закрыла лицо / как Моисей / и увидел ты / что мне хорошо”

Физиология, таким образом, глубоко проникает не только содержание стихов Веры Павловой, но и технологию их производства. Говоря об этом, она любит употреблять музыковедческие описания и метафоры. Тут самое время сказать, что по своему образованию Вера – музыковед. Закончила музыкальную академию имени Гнесиных, профессионально изучила теорию гармонии, более того, с восьми до восемнадцати лет сочиняла музыку. Все вокруг были уверены, что она станет композитором. Но в какой-то момент, говоря ее же словами, - струсила. Почувствовала, что электрический заряд, который несет музыкальная стихия и который она включает в свои сочинения, может однажды убить ее саму. Что-то подобное можно вычитать в “Докторе Фаустусе” Томаса Манна. Поняла, что ту музыку, которую она сочиняет, безопаснее излагать буквами, а не нотами.

Тебе ничего не стоит на миллионы частей раздробиться.

Мне нужен месяц, чтобы снести одно яйцо.

Ты ищешь себя, примеряя разные лица.

Я меняю кремы, чтобы не изменилось мое лицо.

Меня любили многие и любить меня тебя научили.

Я любила многих и научилась любить одного.

Короче, акмэ. Но все мои слабости остаются в силе.

Золотое сечение. Но времени остается всего ничего.

Как-то она задумалась: считается, что русский поэт (если не поэт вообще) полноценен, только если знает иностранный язык. Достигая гармонии в усилии перевода непереводимого. Иностранных языков Вера толком не знает и по этой причине сперва закомплексовала. Потом с облегчением поняла, что, конечно же, она – двуязычна. Второй язык - музыка. Она знает нотную грамоту, читает ноты. И успокоилась. Новую книжку о размножении ангелов так и назвала: “Второй язык”.

Само поэтическое свое развитие Вера Павлова сравнила с овладением певцом своим голосом. Первоначальный “эротический период” своего творчества она связывает с чисто певческой задачей – как можно ниже углубить свое дыхание. В качестве примера приводит слова педагога по пению своей старшей дочери: “Наташа, опирай на матку!” Когда она сама оперла на матку свои стихи, те зазвучали.

Не просто из тишины –

из недопустимости речи,

из чувства, что речи нужны

затем, чтобы чувства калечить,

из муки, что слово – не меч

разящий, но выстрел картечью,

из страха, что всякая речь –

симптом недержания речи, -

высовывается строка,

как яблоко из червяка.

При пении что происходит. Есть связки, они в горле. Увеличение звучащего пространства вниз, на столько же направляет голос ввысь. Вокалист как бы присоединяет к себе своим голосом собственные органы. В нем начинает звучать, резонировать практически все – от пяток до затылка – и на столько же выше. Вот идеал звучания, когда уже непонятно, что и где звучит. Певец весь звучит.

В качестве метафоры, говорит Вера Павлова, это годится и для объяснения творчества поэта. Но, научившись звучать, ты уже не можешь не звучать. Звучание превращается в образ жизни. Два дня молчания, и ты заболеваешь физически. Организм, лишенный дыхания звука, начинает умирать. Он уже себе не принадлежит. Иногда, понимая неотвратимость этого, становится тошно. Но выбора нет.

То же физическое недомогание, когда буквально болит все тело, происходит после чтения стихов вслух перед аудиторией. Плюс ощущение предательства, когда вместо звучащей изнутри полной симфонической партитуры надо пищать из нее что-то тонким голосом. Чтение стихов подобно чтению нот глазами. Кто, видя всю партитуру глазами, станет напевать что-то отдельным и приблизительным голосом?..

Стихотворение Веры Павловой не горизонтально, это - аккорд, звучащий одновременно. Она припоминает хор Софьи Губайдулиной на чье-то стихотворение, где каждый из исполнителей поет только по одному слову, а все стихотворение звучит сразу – одним аккордом. Вот идеал стихотворения, - восходящая лестница, идущая вниз. Всё сразу.

Муза вдохновляет, когда приходит.

Жена вдохновляет, когда уходит.

Любовница вдохновляет, когда не приходит.

Хочешь, я проделаю все это одновременно?

Из-за этого же стойкая нелюбовь поэта к интервью, на которые в условиях растущей ее известности возникает все больший спрос. Говорить о всякой житейской ерунде – нелепо, да и не так уж этой ерунды и много, все известно: родилась в 63-м году, было три мужа, нынешний – известный поэт и журналист Михаил Поздняев. Две дочери. Живет в Москве. Десять лет пела в церковном хоре. Ну что еще? Говорить же в интервью о “последних вопросах”, на которые все время наталкиваешься в ее стихах, чтобы потом читать свои же слова перевранными в свежей газете, глупо вдвойне.

Никогда не буду давать интервью –

это ниже моего до.

Никогда не буду брать интервью –

это выше моих си.

Потому что моих вопросов мне

не сможет задать никто.

А у меня к никто один вопрос –

да только поди спроси…

Поэт и ее модель.

Такая глубинная мистическая глубина поэта при появлении первых стихов Веры Павловой даже вызвала сомнения в реальности ее существования. Тем более, что первой большой подборке была посвящена целая полоса “Независимой газеты” эпохи расцвета. Публикацию осуществил Борис Кузьминский, известный сочинением собирательных персонажей вроде Аделаиды Метелкиной, пишущей зубодробительные рецензии. Почему бы ему, рассуждали ценители стиля, не придумать и эротическую поэтессу? Шутка, достойная легендарной Черубины де Габриак серебряного века. Тем более, что имя – Вера Павлова, - какое-то уж нарочито “непоэтическое”, наверняка придуманное. Первая рецензия в журнале “Октябрь” разоблачала эти стихи, которые якобы были написаны ради смеха группой затейливых мужчин в редакции “Независимой газеты”.

Позже Борис Кузьминский составил первый сборник Веры Павловой “Небесное животное”, книжку, действительно, замечательную. Но, посчитав, что последующие сборники ее стихов гораздо хуже первого, Кузьминский перешел в ряд суровых критиков Веры Павловой, посчитав, видимо, что “он ее породил, он ее и убьет”. Увы, было поздно. Хотя недоразумения возникают и по сю пору. Так, когда художник Владимир Сулягин принес фотографии Веры Павловой в журнал “Плейбой”, издатель Артем Троицкий спросил: “Это сама поэтесса или модель?” Тоже неплохо. Можно считать и поэтом, и ее моделью. Недаром где-то она сказала, что считает себя физиологом Павловым и его собакой одновременно. Хотя, конечно, превращение в модель поэта чревато осложнениями.

Я их не помню. Я не помню рук,

которые с меня срывали платья,

а платья – помню. Помню, скольких мук

мне стоили забытые объятья,

как не пускала мама, как дитя

трагически глядело из манежа,

как падала набойками частя,

в объятья вечера, и был он свеже-

заваренным настоем из дождя

вчерашнего и липовых липучек,

которые пятнали, не щадя,

наряд парадный, сексапильный, лучший

и ту скамью, где, истово скребя

ошметки краски, мокрая, шальная,

я говорила: Я люблю тебя.

Кому – не помню. Для чего – не знаю.

Интересно, что, когда книжку Веры Павловой “Небесное животное” прочитал профессиональный психоаналитик, он дал не менее профессиональный диагноз: “Ярко выраженная интерсексуальность”. Пришлось залезть в медицинский справочник и там прочесть: “Интерсексуал: организм с невыраженными признаками пола”. Восторг автора был неописуем: как же она угадала с названием! “Небесное животное”, - что же может быть более среднего диагностированного пола?

О выживанье после смерти.

Зимой – животное

Весной – растение

Летом – насекомое

Осенью – птица

Все остальное время я женщина.

Присоединение в поэзии к себе – себя, своих частей, органов, освоение своей биологии, своего возраста – девичьего, взрослеющего, женского, - продолжается освоением своего рода. Назад: мама, бабушка, предки. Вперед: подрастающие дочери.

Больно? Дай поглажу.

Щиплет? Дай подую.

Страшно? Встаю на стражу.

Бьет? Подставляю другую.

Мучает? Рада стараться,

рада кудахтать над ней.

Сквозь меня продираться

ей было больнее.

Время идет. Поэт, пишущий на наших глазах, хотя бы и спрятавшись за запертой дверью, изменяется быстрее нашего мнения о нем. Появляются новые книги Веры Павловой, в которых прежняя, афористичная, минималистская форма ее стиха приобретает иные черты, чем прежде. Не поэмы, конечно, но циклы стихотворений, складывающиеся в более протяженную форму. Появляются даже небывалые у нее доселе сонеты, тут же образующие - венок сонетов.

Как будто ее формульные, лаконично исчерпывающие четверостишия, накопившись, перешли в новое качество, которое прежним ее ценителям даже сложно воспринять. Начинается сотворение новых форм. Появляются октавы, вокализы, появляется акафист в двенадцати кондаках и икосах. Стих обретает объем, выходящий за пределы, собственно, стиха – объем симфонической формы. Тем более парадоксальной, что стихотворное мышление Веры Павловой тяготеет к законченности смысла во вдохе-выдохе, в ртутных капельках – а тут нам предлагается как бы иное, более высокое измерение.

И тема стиха претерпевает естественное движение от мистики пола к мистике веры, к мистике вечной жизни, к чему Слово имеет такое прямое, как говорят, отношение. Любовь? Да, по-прежнему. Но уже с проникновением в то, что будет с ней после.

О чем? – О выживанье после смерти

за счет инстинкта самосохраненья,

о мягкости, о снисхожденьи тверди

небесной напиши стихотворенье.

SOSреализм – вот метод. Каждой твари

По паре крылье – рифм – воздушных весел,

чтоб не пропали, чтобы подгребали,

чтоб им дежурный голубь ветку бросил

небесной яблони, сиречь, оливы,

цветущей, пахнущей, вечновесенней…

О том, что умирание счастливым

заметно облегчает воскресенье.

Самое страшное для искусства, как и для обыденной жизни внезапное религиозное прозрение, “смена вех”, которое у простоватых людей оборачивается ханжеством, нетерпимостью (в том числе и к себе) и прижизненной гибелью от интоксикации божественным наркотиком. Здравый смысл Веру Павлову не покидает. В парадоксальном слиянии с трезвым православием и проникновением в область жизни вечной и нетленной вдруг обретаются совершенно несказанные уровни понимания.

Мою подругу

лишил невинности

студент духовной академии

указательным пальцем

правой руки.

Когда он ее бросил,

она поверила в Бога.

Иллюстрация тех или иных тезисов ее стихами поневоле обидна и неполноценна. Не случайно эволюция творчества приводит поэта от отдельных стихотворений к их циклам, а от тех – к сочинению книг, которые в самих себе несут гармонию, сотканную чередой контрапунктов, самоотрицания и дальнейшего углубления и развития.

уже знаю

что смерти нет

еще не знаю

как сообщить

об этом

умершим

Порою внешний успех выдержать гораздо трудней безвестности и полного отсутствия отклика. Жизнь затворницы, живущей в доме, в котором родилась, и где под окном растет рябина, посаженная отцом в день ее рождения, сменяется поездками в любимый и баснословный Париж. И интервью приходится давать, - хотя бы заграничным изданиям в странах, где выходят ее книги. И на поэтических вечерах выступать, и на телеэкране засвечиваться.

Издатель Игорь Захаров, выпустивший книгу стихов Веры Павловой “Интимный дневник отличницы”, имел в виду, что та будет под подушкой у каждой старшеклассницы. Со временем так и случится. Известность поэта вещь постепенная. Как круги от упавшего камня, ее распространение остановить нельзя.

Особенность поэтической славы Веры Павловой – ее высокая проба. Каждый, открывший для себя ее стихи, уверен, что только он понял до конца всю их глубину, невероятность, нарушение правил, скандальность, непристойность и мудрость одновременно. Так оно и есть. Поэзия проходит сквозь сердце.

Другое дело, как продолжать писать дальше, когда знаешь, что голос твой слышен. Когда следующее стихотворение ложится на фон уже написанных и сравнивается с ними. Как нарушить собственные правила? Как превзойти себя, не стремясь к этому. Последнее – самое интересное и рискованное в жизни поэта - происходит на наших глазах.

Устно и письменно: в исчёрканной тетради и

в метро, юродиво губами шевеля:

противоядие моё, противоадие,

противоблядие моё, любовь моя!

И откликается: дыханье учащается,

знакомый голос говорит над ухом Да,

и кровь, отравленная злобой, очищается

приливом нежности, печали и стыда.

Это, только что написанное стихотворение Веры Павловой, войдет в книгу “Вездесь”. Знакомый голос говорит: “Да”. Жизнь продолжается.